Мы правим ночью - Клэр Элиза Бартлетт

– Прошу прощения, мисс.

Ревна подняла глаза и увидела перед собой голубую звезду на груди, обтянутой серебристой тканью. У нее в жилах застыла кровь.

– Да, я вас слушаю.

О боже… Нет-нет, никакого бога, яростно поправилась она, стараясь повернуть мысли в другом направлении. Неужели они арестуют ее сейчас, когда ей выдалась такая удачная ночь?

Перед ней стоял скаровец-блондин, тот, что постоянно улыбался. Его рот и сейчас растянулся до ушей, и, хотя желтые глаза парня ее нервировали, сама улыбка казалась доброй. По телу девушки прокатилась новая волна страха. Если он пришел не арестовать ее, то почему вообще заговорил? Может, что-то случилось с мамой? Или с папой? Все прекрасно знали, что в тюрьме Колшек отнюдь не рай. Сколько человек умерли там, служа Союзу, который никогда в жизни не предавали.

Он протянул руку.

– Могу я попросить вас оказать мне честь и принять приглашение на следующий танец?

– Что?

– Потанцевать со мной. Я понимаю, вы устали, но если вы откажетесь, мне придется дефилировать по танцполу в обнимку с Досторовым, а он танцует как бык. И примерно так же воняет.

С этими словами он улыбнулся, приглашая ее посмеяться вместе с ним.

Второго скаровца нигде не было видно. Вполне возможно, он пригласил одну из девушек на танец и сразу после этого повел на допрос. Все остальные либо кружили на танцполе, либо разговаривали. Тамара с Магдаленой разглядывали перчатку из живого металла. Линне стаскивала куртку. На них смотрела одна только Катя – расширенными от ужаса глазами.

– Э-э-э… Я не захватила ноги для танцев.

Они остались под той повозкой.

– Ничего, я вам помогу.

Он начал расстегивать китель. Под ним оказалась простая коричневая рубашка, в точности как у других рекрутов. Ревна и сама толком не знала, чего ожидала – может, парадного военного мундира? – но ничего особенного так и не увидела.

«Ты даже понятия не имеешь, как мне помочь», – хотела сказать она. Но отказывать скаровцам не принято.

Она закатала штанины, продемонстрировав во всей красе свои протезы. Может, он почувствует себя неловко и передумает? Затем, не торопясь, затянула на них ремешки, потерла лодыжки и тщательно подогнала живой металл, хотя от его прикосновения натруженной коже было больно. Потом встала и скривилась. Однако Таннов никуда не уходил и смотрел так, словно все утро только о том и мечтал, чтобы с ней станцевать. Может вот так, в танце, он и препроводит ее в камеру, а потом на восемь часов предоставит слово своему ножу?

Парень снял перчатки. У него оказались теплые, сухие руки. Ревна с трудом удержалась от соблазна вытереть о штанины влажные ладони.

Когда они двинулись к танцполу, перед ними расступились. Теперь они привлекали внимание, хотя ей было все равно. «Дыши, иди», – приказала она себе. Протезы дрожали. «Держись прямо».

Переливы саксофона задали новый, энергичный ритм. До несчастного случая она танцевала благодаря не столько умению, сколько энтузиазму. Но сейчас у нее не было даже его.

Таннов положил ей на талию руку и повел в танце.

– Если не ошибаюсь, вас зовут Ревной?

Она закашлялась и ответила, стараясь вложить в голос толику уверенности:

– Да.

При взгляде на него у девушки кружилась голова. Он немного напоминал ей цыпленка. Ревна закусила губу, изо всех сил стараясь не выпустить рвущийся наружу истеричный смех.

– Откуда вы?

А то ты не знаешь.

– Из Таммина.

– Промышленный город. Я столько времени провел в ваших паланкинах, что иногда мне кажется, будто у меня на заднице отпечаталась надпись: «Изготовлено в форпосте Таммин и его окрестностях».

Когда она поморщилась, он добавил:

– Простите за грубость.

– Да нет, все в порядке.

– А вот я никогда не был в Таммине. Там красиво?

На этот вопрос ей полагалось ответить утвердительно. Но если скаровцы способны чуять ложь, о чем говорили все кому не лень, то этот наверняка уже знал, какие чувства она питает к этому городу.

– Я думаю, что по сравнению с вашей родиной там невообразимо скучно.

– У вас в Таммине семья? – развивал он свое наступление.

У Ревны по спине побежал холодок. О танце пора было забыть; вот где ей надо было следить за каждым своим шагом.

– Мама и сестра. Защитники Союза, – поспешно и не без доли агрессии добавила она, хотя он, должно быть, знал это и без нее.

Как и то, каким образом они вернули себе этот статус.

– А отца, стало быть, нет.

В его тоне содержался вопрос или ей только показалось? Ревна не хотела добровольно выкладывать сведения о своей семье. Однако молчание казалось ей убийственным. Если не ответить ему, он может подумать, что она что-то скрывает. Можно ли вообще об этом говорить, не возбуждая подозрений?

– Мой отец предатель, – наконец сказала она самым суровым голосом, на какой только была способна, надеясь, что Таннов решит, будто причиной тому было презрение, а не глубокая печаль, – мы о нем стараемся не вспоминать.

В ее голове все громче и громче кричал голос: «И кто теперь предатель?!»

– Понятно.

Это слово он произнес нейтральным тоном, но его рука при этом напряглась, а ладонь сильнее сдавила ей талию. Этому скаровцу, вероятно, удалось бы переломить ее, всего лишь сжав пальцами.

– Измену важно искоренить до того, как она распространится по всему фамильному древу.

У Ревны вновь вспотели руки. Ей захотелось оттолкнуть его. Оттолкнуть, сказать все, что она думает, и разрубить этот гордиев узел. Но он по-прежнему улыбался, мило и беззаботно, и ни одна живая душа не заподозрила бы, что с ней что-то не так.

Ревна набралась храбрости и бросила взгляд на Тамару. Та по-прежнему была поглощена разговором с Магдаленой. Скорее всего, она знала. Ей не от кого ждать спасения.

– В протоколе ареста говорится, что я ни в чем не виновна. Если хотите, я могу взять у Тамары радио и связаться с Таммином, чтобы документы прислали сюда.

Она старалась говорить небрежно, но на слове документы у нее дрогнул голос.

– Полагаете, в этом есть необходимость? – спросил он.

Еще один вопрос с подвохом. И чем дольше она будет подыскивать слова, чтобы ему ответить, тем подозрительнее ему покажется ее поведение.

Не успела она придумать ничего путного, как песня закончилась. Таннов слегка ей поклонился.

Когда он ее выпустил, она споткнулась и пошатнулась, ей вдруг стало холодно.

– Вы доставили мне истинное удовольствие, мисс Рошена.