Это съедобно? Муки и радости в поисках совершенной еды - Энтони Бурден

После ужина в Пелуринью мы шли по темным улицам, точнее, ковыляли по булыжникам. Около полуночи я расстался с компанией и присел на центральной площади, поболтал с уличными оборванцами на смеси английского и испанского, угостил одного сигаретой и дал другому реал. Если не считать музыки регги из скучавшего неподалеку такси и случайных туристов, можно было решить, что перенесся в 1700-е.

Команда «Самбы» запланировала день на осмотр достопримечательностей, а я следующим утром решил, что пойду гулять самостоятельно: никаких церквей, рынков и шоу для туристов, этнических танцев и изделий кустарного промысла. Ведь сегодня национальный праздник, пятисотая годовщина основания Бразилии, и весь Сальвадор, я был убежден, пойдет на пляж. Экскурсионные развлечения этой недели для меня закончены. Никаких уроков самбы. Никаких шведских столов. Хватит.

Я проснулся поздно, покинул отель — и, что называется, воткнулся в парад. Я ненавижу парады. Уж лучше пусть мне сверлят все зубы подряд, чем слушать музыку Джона Филипа Сузы. Но этот парад отличался от традиционных. Улицы были забиты людьми. Застряв в толпе, я неожиданно получил возможность выяснить, что Баия считает значимым для себя. Сначала прошли вооруженные силы, все рода войск, одно чрезвычайно мотивированное подразделение за другим. И все пытались превзойти предшественников громогласным скандированием: «Бра-зи-лия! Ба-ия! Саль-ва-дор!» Армия, флот, пожарные, горные спасатели, зловещего вида парни в черных комбинезонах и вязаных шлемах — занятно было наблюдать, кто пользуется популярностью у зрителей, а кто нет. Девушек-кадетов, прошедших гусиным шагом в кубинских сапогах, встретили восторженно. Полицию, маршировавшую с амуницией для разгона демонстраций и подавления беспорядков, дружно освистали. Подразделение коренных народов прошло под вежливые хлопки, причем зрители как будто пребывали в смущении. Похоже, индейцам повсюду доставалось.

Когда парад наконец завершился и улицы очистились, я спустился на Барру, длинную и внушительную набережную, выходящую на великолепный пляж. От фарол да Барра, маяка восемнадцатого столетия, в одном конце, и до открытого ресторана на скале в другой стороне, пляж усеивали людские тела. Тысячи едва одетых местных толпились у скопища барракаш, пляжных киосков, где продавали чопп (ледяное бочковое пиво) и еду. Намазанные солнцезащитным кремом, люди раскачивались под музыку, плескались в набегавших на берег волнах и открытых бассейнах, катались на досках в прибое, плавали, общались, играли в футбол, упражнялись в капоэйре, загорали, спали, занимались любовью, флиртовали, ели. Я занял пластиковый стул, заказал чопп, который принесли в стакане, предусмотрительно обернутом бумагой, и расслабился.

Куда ни посмотри, всюду меня окружала еда. На пляже продавали акараже, болиньюш, бумажные конусы с сушеными креветками, жареных свежих креветок, орехи в бумажных кульках, вареные перепелиные яйца и паштель. Кто-то жарил на шампуре смахивавший на моцареллу сыр (за несколько сентаво его посыплют зеленью и, раздув угли в металлическом ведре, принесенном с собой, примутся жарить на шампуре, пока снаружи он не покроется коричневой хрустящей корочкой; при этом внутри сыр остается восхитительно жидким).

Умельцы разбивали кокосовые орехи и подавали их с длинной тонкой соломкой. Рыбаки с острогами, едва сойдя на берег, вываливали все еще шевелящихся морских окуней, люцианов, крабов и омаров на столы: мол, приготовить их можно в ближайшем баррака. Сидя в нескольких дюймах от соседних столиков, я физически не мог не присмотреться к тому, что ели другие. Люди руками разрывали жаренную на решетке рыбу, жадно ее глотали и запивали чоппом. Время от времени кто-то вставал, чтобы остудиться под трубой, из которой текла проточная вода. Музыка гремела и была вполне зажигательной, настроение граничило с оргиастическим, и каждый, кто посещал этот душ, чувствовал себя обязанным немного повертеться и потанцевать под водой на потеху толпе. Женщины в белых юбках и традиционных головных уборах жарили пирожки и наливали кашасу в скорлупу кокосов. Парочки тыкались носами, обнимались и целовались. Сплошное дружелюбие, никакого официоза, легкий хмель и приятное времяпровождение под знойным полуденным солнцем. Музыка продолжала играть. Ну чем не рай?

Что можно сказать о Рио за исключением того, что все — правда? Честное слово, все, что вы слышали, — правда. Город потрясающе красив. Люди великолепны. Наш отель стоял прямо на береговой линии Копакабаны. По пути из аэропорта Майкл, Мэтти и Така, прижавшись носами к стеклу, глядели с тоской на белые пески и лазурный океан, на зелень тропиков и высокие скалы и слушали с ужасом, как наш неожиданно крикливый бразильский эскорт пытается втюхать нам автобусный тур. Едва мы добрались до отеля, как Мэтти рванул через улицу самонаводящейся ракетой, на ходу стаскивая рубашку и требуя кайпиринью. Никто не спорил, что нужно немедленно валить на пляж.

Вы знаете о Корковадо, высоченной статуе Христа с раскинутыми руками на вершине горы. Вы видели Сахарную голову. Я тоже видел фотографии. Уверен, в Рио есть красивые церкви, невероятные музеи, шикарные парки с невыразимо прекрасными водопадами, и город обладает богатой, захватывающей историей, которой не стоит пренебрегать. Но меня звал пляж. В конце концов, сказал я себе, мною движет любознательность. В Бразилии вообще и в Рио в частности говорят, что нет ничего важнее для культуры, нет существ более почитаемых и никому не стремятся подражать сильнее, чем кариокам. Кариока — образец поведения и идеальное состояние души.

Что собой представляет кариока? Вкратце это — обаятельный проходимец, парень, так или иначе всегда находящий способ избежать тяжелого труда и предаться популярным развлечениям Рио (пляж, флирт, секс, танцы и гуляние). Это человек, который живет обольщением и тем, что называют жетиньюш, импровизацией и лоском, необходимыми для всякого уважающего себя плута, чтобы избегать работы и продолжать делать то, что делал до сих пор, то есть в основном бездельничать. Рио заполнен кариоками: они тусуются за столиками кафе, играют в волейбол ногами на пляжах, катаются на досках, загорают, качаются под музыку, болтаясь в ланшонетах и барркаш, обыкновенно в компании шикарных девиц, которых обнимают, — в общем, ведут себя как кутилы-аристократы в плавках «Спидо». Возвращаются ли они домой по ночам в обнесенные стенами оплоты богатства или тащатся на автобусе в район фавел, все кариоки — фактически, большинство бразильцев — прекрасно разбираются в моде, культуре, событиях в мире и стратагемах выживания. Все, богатые и бедные, как кажется, отлично знают, как одеваться элегантно (даже в бюджетном варианте), как подавать себя в большинстве социальных ситуаций и как по максимуму использовать собственный шарм, чтобы добиться успеха в жизни. И где жуткая бедность? Где банды наркодельцов, кошмарные хибары и разнузданная проституция? Да, я упрощаю. И что с того? Помните, я остановился не слишком далеко от пляжа.

На деле я ограничил свои исследования исключительно побережьем, перескочил с Копакабаны с ее ордами туристов, крупными отелями, ночными клубами и семейными пляжами, на чуть более рафинированный пляж Ипанема. Ипа, как ее называют, предлагает отдельные закутки для серфингистов, для геев, для стареющих левых и для художников, даже пляж с эстрадой для живой музыки. Прибой здесь сильнее, а социальные отношения запутаннее. В нескольких кварталах от пляжа кажется, будто попал на Саттон-плейс на Манхэттене. Еще десять кварталов, и видишь трущобы, рядом с которыми Южный Бронкс 1970-х выглядит курортом системы «Клуб-мед». Я прошелся по побережью, через туннель под горой, до Барры (еще одной), пляжа с налетом монтаукского официоза, и там волны были выше, а берег — пустыннее. Это своего рода раздевайся-если-неприлично-богат полоса кафе и магазинов и скромных, но ухоженных домов и пары-тройки дворцов удовольствий. Я съел овощной суп (португальский, из капусты), жареных свежих сардин и жареную чоризо с луком; выпил кашасу и чопп и присмотрел неплохое местечко, куда стоило вернуться на ужин.