Муля, не нервируй... Книга 2 - А. Фонд

плеснул ему и разлил нам остатки.

– Давайте! – строго сказал Герасим, – за взаимопонимание.

Мы добросовестно выпили. И закусили, даже Печкин.

– Давай-ка, Валюха, метнись на кухню и глянь, что там есть, – велел Герасим Нонне Душечке, – а то у нас закусь закончилась.

– И самогон, – подсказал я.

– Ээээ, нет, – хитро улыбнулся Герасим, – этого добра у нас есть. Я же знал, что свадьба будет. Запасся.

– Я тоже хочу послушать, – надулась Нонна.

– Я кому сказал? – нахмурил кустистые брови Герасим, – быстренько метнулась и собрала, что есть. Давай-ка, милая.

Нонна обиженно надула губки, но Герасим не обратил внимания.

А я понял, что из них будет замечательная семейная пара. И не только фиктивно ради квартиры.

Осталось примирить ещё и эту пару, Печкина и Ложкину, я имею в виду, и тогда воцарится идиллия.

Нонна ушла, а Печкин застыл, вперив неподвижный взгляд в стенку. Он даже внимания не обратил, что Герасим Нонну назвал Валюхой. На всегда любопытного Печкина это было совершенно не похоже. Явно мужик на грани.

– А теперь рассказывай, – велел Герасим и оглянулся, – пока бабских ушей нету.

– Да что рассказывать, – вздохнул тот, – Варвара с утра документы искала…

– Какие документы? – влез я.

– Да на дом в Костромской области. Родительский, – угрюмо ответил Печкин, – мы же завтра уезжаем туда. Венчаться хотели… и дом посмотреть… вот она и искала.

– И что? – поторопил Герасим, – давай быстрее, пока Валюха не вернулась.

И опять Печкин не отреагировал и не спросил, что за Валюха такая.

– Да грамотку она нашла старую… – прошептал Печкин и вдруг заплакал.

Мы с Герасимом недоумённо переглянулись.

– Что за грамотка? – начал тормошить Печкина Герасим.

– Там благодарность отцу, – всхлипнул тот, сконфуженно утирая слезу.

– Да говори ты! – сердито сплюнул Герасим, – что из тебя каждое слово клещами вытягивать надобно?! Что за благодарность?

– Вот, – он вытащил из кармана и протянул пожелтевший листочек.

Я первый схватил и развернул. На бумаге плохого качества было напечатано: «Благодарность бригаде товарища Печкина Кузьмы Ксенофонтовича за проявленное мужество и активность в ликвидации религиозных пережитков в селе Заозёрное…». Дальше было затёрто на месте перегиба бумажки.

– Это… – я не успел завершить мысль, как Печкин зло сказал:

– Да! Это! Мой отец возглавлял агитбригаду. Они после революции церкви жгли. Попов ловили. По заданию Партии.

Он опустил голову, но закончил:

– Она нашла грамотку по Заозёрному… а там звонарём был отец Варвары. Его с семьёй потом из-за этого на Колыму сослали…

– Ох ты ж! – схватился за голову Герасим, – как же оно так? Что же теперь будет?

А Печкина как прорвало:

– Она как нашла, прочитала и давай орать. А я аж обомлел весь, слова сказать не могу. Как заледенело внутри всё…

– Что же ты так? – покачал головой Герасим, – зачем такие вещи в бумагах хранишь? И бабе ещё дал рыться… бабу до документов допускать нельзя! Не знаешь, разве?

– Так-то оно так, – со вздохом согласился Печкин, – я давно ещё всё в кучу сложил, да и запамятовал как-то. Сколько лет-то прошло. А надо было найти, вот она и полезла… кто ж знал-то?

– И что теперь будет? – охнул Герасим.

Печкин только ниже опустил голову.

– Вот, что нашла! – к нам из кухни пришла Нонна с тарелкой котлет и банкой квашеной капусты, – как раз хорошо на закусь будет.

Судя по её глазам, она всё это время подслушивала.

– Так, – сказал я решительным голосом, – а сами вы как на Колыме оказались, Пётр Кузьмич?

– Да как… – вздохнул Печкин, – как все, так и мы. Отца потом тоже с семьёй сослали.

– А за что?

– Да он же жалел попов этих, вешать их не давал. И расстреливать не давал. И утварь церковную тоже жечь запрещал. Часть в музей велел отдать, а где вторая часть – не ясно. Вот и написали на него донос и под трибунал отдали. Но так как у него много было таких грамоток, то не расстреляли, а сослали вместе с семьёй.

– Так а почему вы Варваре Карповне об этом не рассказали? – удивился я.

– Дак он же занимался ликвидацией… возглавлял… – вздохнул Печкин тяжким вздохом.

– Капец, – тихо сказал я и скомандовал, – идём! Только говорить буду я.

– Погодь, Муля, – рассудительно встрял Герасим и разлил нам по стаканам самогон, – для храбрости. Как лекарство!

Мы выпили. Дополнительная храбрость в разговоре с Ложкиной отнюдь не помешает.

Я ухватил деморализованного Печкина под руку, и мы нашей небольшой делегацией отправились на дипломатические переговоры. Герасим тоже пошел с нами, как заинтересованная сторона. Нонна незаметно тоже увязалась следом.

У двери Беллы я замешкался и осмотрел всё своё воинство: Печкин был поникшим, словно незабудка после майской грозы, Герасим излучал умеренный оптимизм, а Нонна светилась от сдерживаемого любопытства.

Нормально, в общем.

Я постучал в дверь.

Сперва ничего не происходило, а затем дверь распахнулась и на пороге возникла озабоченная Лиля:

– Вы не вовремя, – сказала она нам нелюбезным голосом, – уходите!

– Лиля, ты решила стать между любящими сердцами? – грозно спросил я и опять громко икнул.

Лиля опешила и тихо пискнула:

– Муля, ты пьян. Мы её только-только успокоили, и ты снова сейчас начнёшь…

– Доверься мне! – сказал я ей почти трезвым голосом.

– Да! – компетентно подтвердил Герасим и для аргументации добавил, – брысь, Лилька!

Лиля посмотрела на нас, покачала головой, но пропустила.

Перед нашими глазами открылась эпическая картина: за столом сидели Белла, Полина Харитоновна, Муза и Варвара и пели печальную песню. Почти пустая бутылка из-под креплёного вина и стаканы стояли на столе. Закуски не было.

Ну, всё ясно.

Я шагнул в комнату, увлекая за собой Печкина.

Остальные, то есть Герасим и Нонна просочились тоже.

Лиля захлопнула дверь, и этот стук вывел поющих женщин из состояния печального анабиоза.

– Ты! – вскричала Ложкина, и глаза её налились кровью, – упырь! Упырище пришёл! Уйди с глаз моих, кровопивец!

Печкин съёжился.

– Ша, баба! – вдруг рявкнул Герасим