Робкие создания - Клэр Чемберс

над плитками, восхищаясь замысловатыми рисунками, пока племянник продолжал листать правила. Выяснилось, что подсчет очков непостижимо сложен, и Уильям раздумывал, не отказаться ли от него вовсе, заменив какой-нибудь простой системой с выдачей монеток за выигрыш. Тетушка Луиза уже начинала суетиться. По радио вот-вот начнется драматическая радиопостановка, которую нельзя пропустить. Прослушаешь хоть одну серию – и дальше ничего не поймешь. Уильям снова открыл первую страницу и зачитал вслух:

– В руке у игрока всегда должно быть тринадцать фишек. В свой ход он тянет четырнадцатую, а затем одну сбрасывает, таким образом поддерживая нужное количество в руке. Цель игры – собрать полную комбинацию из четырнадцати фишек, которая, за несколькими исключениями, состоит из четырех наборов по три фишки – либо одинаковых, либо идущих подряд в одной масти, – и пары одинаковых.

– Билли, дорогой, у нас ничего не получится, – наконец сказала тетушка Роуз, водя рукой над плитками, будто выбирая конфету из коробки. – Слишком уж мудреная игра для наших куриных мозгов. Вот так с наскока мы ее никогда не освоим.

Тетушки недовольно зашептали и заерзали. Царившая ранее атмосфера единения испарилась.

– Может, – осторожно предложила тетушка Луиза, бросив взгляд на часы на каминной полке, – пока соберешь игру, прочитаешь все правила, переваришь это все, а завтра научишь играть нас? Что скажешь? – Она опустила голову и взглянула на племянника поверх очков.

– Ладно, – пробурчал он, собирая фишки в кучу и сгребая их обратно в коробку. Еще одна игра, для которой придется придумать новые правила – для одного. – Все равно ведь не будете играть?

– Будем! – хором заверили его сестры, глядя на племянника виновато, но с облегчением.

Уильям отнес коробку наверх и положил на шкаф – к другим вещам, которым не удалось найти применение: геологическому молотку, теннисной ракетке, ведерку с лопаткой, которые купили ему Кенли летом тридцать восьмого, воздушному змею. Захотят поиграть в маджонг – скажут. Сам он больше о нем не напомнит.

Погасив свет, Уильям отдернул плотную штору. В окне виднелась сияющая, почти полная луна, заливающая сад голубоватым свечением. Потом можно будет тихонько выбраться наружу и посмотреть на звезды. Все-таки полное отключение света в городе, хоть и по удручающему поводу, оборачивалось для него радостью. В ясные ночи перед ним раскрывалась вся галактика – необъятная, дарящая чувство покоя. По сравнению с ее ледяной бесконечностью людские беды ничего не стоили.

Тетушка Луиза, почти дослушав свой радиоспектакль, раскаялась, открыла дверь и протянула ему наполненную горячей водой грелку.

– Мы ложимся, – сказала она. – Спокойной ночи, родной.

– Спасибо, – ответил племянник, принимая грелку в вязаном чехле – а вместе с ней и невысказанные извинения.

Как только тетушка ушла, он снял с грелки чехол, который как будто вытягивал из нее тепло. Нездоровая тяга Луизы к вязанию и шитью давно вышла за пределы разумного стремления к уюту. Она связала чехлы не только для чайников, яиц и ручек кастрюль, но и для табурета у пианино, хлебницы и дверного молотка.

Уильям снял с кровати запасное одеяло и завернулся в него. Из зимнего пальто он давным-давно вырос, но тетушки этого не заметили и не подумали купить новое. Попросил бы – пальто бы тут же появилось. Никто не скажет вслух правду о том, что ему некуда в нем выходить. Поэтому он и не просил, но продолжал об этом думать.

Он крадучись спускался по лестнице и слышал невнятные звуки – тетушка Роуз упражнялась на пианино с нажатой педалью модератора. Уильям затаился, пытаясь по странному, мертвенно-глухому перезвону угадать, что она играет. Не такая уж сложная задача, ведь ее репертуар ограничивался десятком любимых мелодий. “Девушка с волосами цвета льна” Дебюсси, решил он, но в кошмарно задушенном исполнении. Музыка замерла, но тетушка Роуз из гостиной не вышла. Просунув голову в дверной проем, он увидел, как она стоит на коврике у камина и зачарованно глядит на портрет деда Эрнеста. Он хотел окликнуть ее и спросить, нельзя ли побыть с ней. Но все-таки выбрал звезды. Женские разговоры иногда его утомляли. Он повернул прочь от гостиной, пересек кухню и вышел через заднюю дверь.

Луна успела подняться и как будто уменьшилась, но отраженный от нее свет по-прежнему бил в глаза. За деревьями, прямо перед курятником, лежало что-то странное, рассыпчатое, похожее на снег. Едва он подумал, что для снега еще недостаточно похолодало, как вдруг с ужасом осознал – это не снег, а перья.

Дверца курятника была распахнута. Внутри – бойня: повсюду кровь, пух, внутренности. Никто не уцелел. Миртл, Филли, Ада, Голди – все убиты в безумной мясорубке. Уильям застыл, скованный паническим страхом. Из груди как будто вышибло воздух. Со стороны насеста донесся шорох, и перед ним возникла лисица с гладкой шерстью и горящими глазами, а у нее в зубах – Кроха. Еще живая, с трепещущими крыльями. На мгновение замерев, лиса в тот же миг исчезла, стрелой пронеслась через сад, вскочила на перевернутую тачку, с нее – на крышу теплицы и перемахнула через стену.

Не раздумывая ни секунды, Уильям кинулся вдогонку, взобрался на стену, содрав кожу на ладонях и потеряв на бегу одеяло. Он спрыгнул на тротуар с другой стороны – впервые за шесть лет покинув пределы дома – и успел увидеть, как лисица петляет вверх по холму, унося с собой Кроху.

Она бежала совсем не быстро: похоже, ей было тяжело, тушка Крохи болталась между передними лапами. Уильяму не составило бы никакого труда ее догнать, но лиса могла в любой момент юркнуть в один из тянувшихся по обеим сторонам улицы палисадников, огороженных колючими живыми изгородями. Фонари не горели, только сияние луны выделяло валявшиеся на дороге белые перышки. Глаза Уильяма не выносили дневного света, зато даже в кромешной тьме он различил бледный, расплывчатый силуэт Крохи, когда лиса выскочила на середину дороги и побежала к вершине холма.

Он не бегал так долго со школы, когда был в школьной команде по регби, и теперь в ногах не хватало силы, чтобы ускориться. При каждом вздохе жгло в груди, но Уильям не останавливался – на безмолвной улице слышалось лишь его тяжелое сиплое пыхтение. Ни одного огонька, ни единого признака жизни в мертвых окнах.

Уильям остановился на углу и согнулся пополам, поражаясь собственной слабости. Дом, родной и безопасный, вдруг показался таким далеким, хотя он пробежал совсем немного. Лисица ждала в каких-то пятидесяти ярдах, прожигая его безжалостным взглядом. У него не получалось ее возненавидеть, ведь все хищники должны охотиться. Возможно, он простил бы ей похищение