В стране ваи-ваи - Николас Гэппи

— Совсем чичибе, — заметил Джордж Гувейа.

Мы продолжали путь, с трудом различая берега и насвистывая для храбрости. Наконец за небольшим порогом увидели крутой откос с сухой почвой. Пока растягивали брезенты, я стоял, дрожа, под пальмовым листом; старина Фоимо, трясясь от лихорадки, укрылся в норе среди корней покосившегося дерева. Сверху, пробивая листву и стуча по земле и воде, падали тяжелые капли. В темном небе перекатывался гром.

Болезнь Фоимо сильно тревожила меня. И дернул же меня черт забираться в эти дебри, барахтаться в грязи, мокнуть и мучиться!.. Пытливость ученого казалась мне в этот момент недостаточным основанием, чтобы подвергать себя опасности и лишениям.

Дождь и ветер продолжали бушевать снаружи, когда Тэннер принес мне в палатку вкусный суп, приготовленный из ямса и только что пойманной хаимары. На второе я получил нежное мясо белоголового маруди, на третье — чашку какао. Повеселевший, приободрившийся, я забрался в гамак, под свои многочисленные одеяла.

Было еще совсем рано, когда мы утром следующего дня достигли левого притока Тутумо — маленькой речушки Куруду-вау (на мавайянском языке она называется Венье-йоку — «Фаринья»), а через десять минут очутились у тропы. Без проводников мы ни за что не заметили бы скрытого деревьями устья Куруду, а если бы даже и заметили, то, наверное, проскочили бы начало тропы — каменную полочку у самой воды, за которой плотной стеной выстроился почти нетронутый лес.

Отойдя немного от реки, мы обнаружили небольшую расчистку; в центре ее стоял навес из пальмовых листьев. Здесь мы разбили лагерь: нужно было послать вперед гонцов — известить о нашем приближении. За это взялись Фоньюве и Япумо.

— А далеко до селений? — спросил я Япумо.

— Четыре дня пути, — последовал ответ. — Два дня по почти ровной местности — она называется Имаи-бау, или Грязные холмы, — и еще два дня через высокие холмы. Ваи-ваи называют их Шиуру-дикта, мавайяны — Серернап-нав. Когда мы придем, то скажем, чтобы нам собрали овощи и пекли лепешки из маниока, а охотники пойдут за дичью, так что к вашему приходу будет много еды.

— Что ж, это звучит неплохо.

Фоньюве переговорил еще с Япумо и добавил вдруг, что первой деревни они достигнут уже завтра утром, так как решили идти всю ночь без остановки.

Вот и попробуй тут составить себе представление о расстояниях, если ты привык разделять понятия «время» и «пространство»! Для индейцев вполне естественно измерять расстояние днями или частями дня. Какой толк говорить о километрах, когда все зависит от местности и тяжести ноши! Если рельеф несложный, можно идти быстро. Если местность пересеченная и если с вами идет белый человек или больной старик — движение замедляется.

— Ну вот, Иона, сегодня мы отдохнем, а завтра утром пойдем дальше. Это тебя устраивает?

— Одна дневка ничего не решает, начальник, когда все воскресенья проходят в движении, а завтра воскресенье. Да и как мы можем быть уверены, что индейцы захотят продать нам продовольствие. Как бы не пришлось голодать! Вот если бы мы остановились на неделю да наловили рыбы… А там и Фоньюве вернется, скажет, на что мы можем рассчитывать.

— К тому времени мы, пожалуй, и в самом деле начнем голодать.

— А вдруг Фоимо умрет? Индейцы могут нас перебить. Нет, лучше уж вернуться.

— Ты прав, это могло бы привести к осложнениям. Но именно из-за Фоимо мы должны постараться как можно скорее дойти до их поселений. Если он будет дома, то они уже не подумают, что мы виноваты в его смерти. Гораздо хуже, если он умрет здесь.

В полдень Фоимо было все так же плохо, температура держалась около сорока. Он кашлял, жаловался на боль в желудке, несколько раз у него начиналась рвота. Я дал ему еще три таблетки атебрина, микстуру от кашля и английскую соль.

— Начальник, — произнес Иона небрежно, — а микстура-то кончается!

— У меня есть еще, но вообще-то лекарств осталось маловато.

— Гм! Тогда зачем вы оставили лекарства в миссии? Почему не взяли с собой все?

— Иона, за эти три недели я израсходовал больше лекарств, чем за все мои экспедиции в последние три года. Так уж получилось.

Он смерил меня уничтожающим взглядом; спорить с ним было бесполезно.

— Не обращайте на него внимания, начальник, — сказал Тэннер, как только отошел Иона. — У него-то еще много продуктов, больше чем у кого-либо другого. Он о себе позаботится!

Под вечер я снова осмотрел Фоимо. Безил — его забота о старике побудила меня относиться к нему с еще большим уважением — сидел возле больного и смотрел, как синяя, с металлическим отливом оса-охотница тащит по земле под гамаком парализованного тарантула.

Фоимо был до того бледен, что мне даже страшно стало; казалось, он при смерти. Старик непрерывно кашлял и тяжело дышал, температура поднялась до 40,6°.

До чего остро чувствовал я скудость своих медицинских познаний! Как бы пригодился сейчас небольшой, но достаточно полный справочник для людей вроде меня, вынужденных силой обстоятельств становиться врачами, — нечто среднее между специальным руководством и книгой первой помощи.

Надо было принимать какое-то решение. Применяемое мной лечение не приносило пользы. Это даже не похоже на малярию, уж скорее на бронхит. И вдруг меня осенила мысль. Глупец! Ведь Безил заразился от Фоимо. Я вспомнил простуженного, чихающего Юкуму в миссии. Малярия… Какая там малярия! У всех моих больных был самый обыкновенный грипп, которому их организмы совершенно не сопротивлялись. На моих глазах разыгрывалась небольшая, но грозящая стать серьезной эпидемия, причем вирус постепенно видоизменялся, принимая все более свирепую форму. К счастью, палюдрин и атебрин помогли хоть сбивать температуру; однако вирус устоял и передался другим. Фоньюве и Япумо тоже, по всей вероятности, заразились и уже понесли инфекцию в поселения мавайянов. Остановить их было невозможно. Хорошо, что у меня оставались еще лекарства!

Первым делом надо было найти способ вылечить Фоимо. Теперь я уже не сомневался в диагнозе и решил отказаться от противомалярийных средств. В моей аптечке был сульфатиазол, и я возложил на него все надежды. Если и он не подействует, Фоимо долго не проживет.

Я дал старику сразу четыре таблетки, спустя два часа — еще две, и еще четыре на ночь, чтобы не тревожить его ночью и не волновать: пусть думает, что у него нет ничего опасного.

Когда я ложился спать, улучшения не наступило, напротив, старик еще больше ослабел. Я совсем пал духом.

Всю ночь напролет он кашлял, долго, мучительно, и становился все слабее и слабее. Я ничего не мог поделать, мои возможности