Выжившая. Дневник девушки из Варшавского гетто - Мириам Ваттенберг

Все обитают вместе в единстве великом,

В сильном холоде и в голоде диком.

Большая часть их из земель родом,

Где живут рядом с Парагвая народом;

Жизнь там гремит радостью и весельем

Для птиц и мух в песчаной постели.

А группа самых из них аристократов

Происходит из Коста-Рики, ребята;

Имеется среди них и чернобородый,

Который нашей труппы как есть воевода.

Есть тут и одна предполагаемая жена,

Якобы гражданина Боливии супруга она.

Ничего не знает она, покидая отчизну,

О своей будущей супружеской жизни.

А наш единственный мексиканец

Имеет предложений много как иностранец.

Девушки сходят с ума и готовы не есть и не пить,

Чтобы такого редкого человека заполучить.

А еще здесь живут две брюнетки из Никарагуа

Обе с рвением борются pro domo sua (за себя (лат.). – Прим. переводчика),

Хоть одна молчит, а другая весьма говорлива,

Хоть одна скромна, а другая горда и самолюбива.

Три Кармен здесь живут и тореадор,

Мечтают отправиться в «родной» Эквадор.

Им вторят пожилая женщина с внучкой,

С тяжелыми узлами и чемоданами с ручкой.

Те же, на чьем флаге звезды и полосы сияют,

Самые гордые из всех и всем заправляют.

Заперты в стенах – это, конечно, беда,

Но все равно они хозяева и господа.

(Во второй строфе автор обращается к гражданам Парагвая, которых здесь большинство. Черная Борода – псевдоним нашего представителя. Четвертая станца относится к Марысе С., которую мы постоянно дразним из-за возможной неверности в отношении ее мужа-боливийца. Граждане Соединенных Штатов считаются «господами и хозяевами», потому что они являются единственными настоящими иностранными гражданами, в отличие от других, чье гражданство или паспорта имеют недавнее происхождение.)

17 декабря, 1942

Наш отъезд снова отложили, на этот раз до следующего года. Наши комнаты ужасно переполнены, потому что все интернированные, освобожденные по состоянию здоровья, вернулись со своими узлами раньше первоначально назначенного срока отъезда. Коменданту тюрьмы пришлось предоставить нам две дополнительные комнаты, так как сюда привезли новых интернированных из провинции, в том числе несколько членов семьи В. и раввина Р. из Пинчова с семьей. Все они имеют южноамериканские паспорта. Этих людей в последний момент сняли с транспорта, идущего в Треблинку. Когда уполномоченный Павяка вел их через двор, они выглядели ужасно: их одежда была драной и грязной, а на лицах лежала тень смерти. Первым шел раввин, за ним его жена, две его незамужние дочери, еще одна дочь с мужем и его сын, жена которого держала на руках их шестимесячного ребенка.

Это была ужасная процессия, и мне казалось, что они идут за гробом. Новоприбывших женщин поселили в нашу комнату. Когда они вошли, я расплакалась и подумала о своих дядях, Перси и Аби. Почему мы не смогли их спасти? Я бросилась на матрас и долго плакала.

Дита В., одна из прибывших вчера, рассказала нам прошлой ночью, что она слышала о лагере в Треблинке. Во время своих частых визитов в штаб-квартиру гестапо на аллее Шуха она познакомилась с немцем, который был чиновником в этом лагере смерти. Он не знал, что она еврейка, и с большим удовлетворением рассказывал ей, как там убивают депортированных евреев, уверяя ее, что немцы окончательно «прикончат» всех евреев.

На Умшлагплац в вагоны для перевозки скота загружают по сто пятьдесят человек в каждый, а перед этим полы там покрывают толстым слоем извести. В вагонах нет окон и других отверстий. Люди лежат друг на друге, не имея достаточного количества воздуха для дыхания, без еды и воды. Вагоны часто оставляют на два-три дня на станции Ставки. Запертым людям приходится справлять естественные функции в закрытых вагонах, в результате чего известь растворяется, наполняя вагоны ядовитыми испарениями. Оставшихся в живых выгружают на станции Треблинка и распределяют по профессиям. Сапожников, портных и т. д. группируют отдельно, чтобы потерпевшие поверили, что их собираются отправить в мастерские. Настоящая цель – заставить их идти на смерть более послушно. Женщины отделены от мужчин.

Сам дом смерти Треблинки находится в густом лесу. Людей подвозят на грузовиках к зданиям, где им приказывают полностью раздеться. Каждому дают кусок мыла и говорят, что нужно вымыться перед отправкой в трудовой лагерь. Голых людей, мужчин, женщин и детей отдельно, заводят в баню со скользким кафельным полом. Они падают, как только входят туда. Каждый маленький отсек настолько заполнен людьми, что им снова приходится лежать друг на друге. После полного заполнения бани через окна впускается сильно концентрированный горячий пар. Через несколько минут люди начинают задыхаться от ужасной боли[84].

Трупы после казни выносят евреи: нацисты специально отбирают для этой цели самых молодых и крепких. Другим евреям приходится разбирать обувь и одежду погибших. После каждой перевозки евреев, нанятых для захоронения мертвых или сортировки их имущества, сменяют другие. Они не в состоянии выдержать эту работу больше недели. Большинство из них теряют рассудок, и их расстреливают. Даже украинский и немецкий персонал часто отпускают, потому что старые немецкие солдаты начинают жаловаться на то, что им приходится это делать. Только главные германские власти остаются прежними.

Бежать из Треблинки невозможно, однако двум молодым евреям удалось совершить невозможное[85]. После долгих скитаний по лесам они прибыли в Варшаву и рассказали другие подробности. По их словам, в некоторых камерах для казней немцы применяют различные газы, а также электричество. Из-за огромного количества убитых немцы построили специальную машину для рытья могил.

Люди, проезжавшие в поездах мимо Треблинки, говорят, что вонь там такая ядовитая, что приходится затыкать нос.

После рассказов Диты никто из нас не мог спать.

Мы также с огорчением слушали рассказы Диты о страданиях евреев, скрывающихся на стороне арийцев. Океан крови, в котором тонет еврейское население Польши, еще не смыл существующую антисемитскую отраву. Некоторые поляки, особенно рабочие и радикальная интеллигенция, часто рискуют жизнью, чтобы спасти своих друзей-евреев, но нередки в Варшаве и случаи постыдного отношения к евреям. Во-первых, как рассказала нам Дита В., многие польские домовладельцы отказывались сдавать ей комнату. Одни поляки вежливо говорили ей, что им запрещено сдавать комнаты евреям, а другие оскорбляли ее и захлопывали дверь у нее перед носом. В конце концов ей удалось найти убежище у друзей-поляков, которых она знала до войны. Она жила у них некоторое время, и они были исключительно