Салон красоты. Наперегонки с судьбой - Мария Ветрова

Не поверив собственным ушам, Настя замолкла на полуслове. Но молчала не дольше секунды:

— Я тебе не верю!

— Так, как ни в кого и никогда не влюблялся, — добавил он спокойно.

— Ты обманываешь меня…

— Я люблю тебя… Что я должен сделать, чтобы ты поверила?

— Поехать со мной в гости.

Администратор Светлана, заглянувшая через несколько минут в кафе, вынуждена была деликатно напомнить этой парочке голубков, что салон закрывается, пора домой!

Но путь Насти, а вместе с ней и Паши сегодня лежал в сторону, прямо противоположную дому.

Виктор Васильевич Петров, немного поколебавшись, вытер пальцы, испачканные салом, которое он только что резал, прямо об халат и только после этого направился в прихожую открывать двери. Не обманула его дочка, хоть и поздно, но пришла… А вот то, что пришла не одна, было для него неожиданностью.

Внимательно оглядев длинноволосого парня, с недоумением поглядывавшего на Настю, Виктор Васильевич неожиданно разволновался и, сам не зная как, ляпнул:

— Жених?..

К счастью, обидчивой его дочь явно не была и в ответ только весело рассмеялась:

— Скорее, друг… Знакомьтесь!

Вытерев правую руку об халат еще раз, он протянул ее Павлу и внимательно посмотрел тому в глаза:

— Петров…

— Павел…

— Есть будете? Наверняка голодные. У меня сало…

— Я — пас! — поспешно заявил Павел и с укоризной посмотрел на Настю, добавив для верности, что у него на сало аллергия…

— Странный у тебя жених, дочка, — покачал головой Виктор Васильевич, не ожидавший подобной реакции со стороны молодого человека.

— Дочка? Как это — дочка?! Ну ты даешь, Штирлиц!

Павел неожиданно рассмеялся и посмотрел на Петрова другими глазами.

— Это мой папа! — Настя сияла, довольная произведенным эффектом. — Я его вчера нашла!..

— Ну и ну…

— Что, не похож? — усмехнулся художник, подталкивая молодых людей в комнату, где никакой мебели практически не было. — Похож, похож… Побрить, помыть — вылитая Настька… Располагайтесь, я сейчас хотя бы чаю соображу.

— Да не суетись ты! — Настя с любопытством оглядывала гору матрасов, сваленных в углу, несколько стульев, разбросанные прямо на полу холсты.

— Нет уж, — возразил художник. — Хотя бы «Чайковского» сообразим, коли сало твой жених не употребляет…

И подмигнув дочери, исчез в дверном проеме. Настя вздохнула и смущенно посмотрела на Павла:

— Он немного странный, да?

— Да уж…

— Не понравился? — Голос у девушки сделался жалобным.

— Главное, чтобы тебе нравился… — Павел улыбнулся и обнял Настю. — Как думаешь, на эти самые матрасы присесть… э-э-э… можно?

— Лучше давай со стула газеты уберем!

Настя решительно стала освобождать стулья, но занятие свое прервала почти тут же, наткнувшись в газете на огромный, почти во всю полосу, портрет Славина.

— Паш, нет, ты только взгляни — и тут Славин!

— А где еще? — рассеянно переспросил тот, продолжая оглядывать комнату художника.

— Ты что, забыл? Андрей Славин, из-за которого ты тогда психанул! Шоу-звезда… Он и сейчас мне проходу не дает!

— Неужели? — Павел неодобрительно посмотрел на Настю и взял из ее рук газету. — Надо же, целое интервью…

— Где?

Настя заинтересованно сунула нос в газетную полосу:

— Ну-ка, ну-ка… Точно! «Певец России называет имя своей новой возлюбленной, никому неизвестной девушки из Сибири — Анастасии Каменковой…» Что-о?

От неожиданности она не только остолбенела, но на какое-то время потеряла и дар речи.

Во всяком случае, когда Виктор Васильевич вошел в комнату, Настя все еще находилась в состоянии ступора.

— Ну что? — весело поинтересовался Виктор Васильевич и подмигнул Павлу: — Жених еще не созрел для сальца?..

— Между прочим, у вашей дочери уже другой жених. — Павел круто развернулся и в считанные секунды покинул квартиру художника.

— Не понял… — Виктор Васильевич растерянно повернулся к дочери и, к своему ужасу, увидел, что по ее щекам катятся слезы… Что нужно в таких случаях говорить и как вообще себя вести, Петров не имел ни малейшего понятия. А о том, что взрослая красавица дочь, объявившаяся так неожиданно, не только щедрый дар судьбы, но еще и целый клубок проблем, как-то не успел подумать…

Возможно, именно в эту минуту он впервые за все эти годы пожалел о том, что когда-то так бездумно покинул не только маленький тихий Лихославль с его спокойной жизнью, но и Эммочку… Единственную женщину в жизни художника Петрова, свято верившую в его гениальность и светлое будущее…

— Насть… Ты чего? — Виктор Васильевич совершенно по-бабьи всплеснул руками и засуетился вокруг дочери. — Ты его любишь, что ли?..

— Люблю… Что толку от моей любви, если он такой псих? — Настя уже рыдала по-настоящему, упав на груду подозрительной чистоты матрасов.

Слова, возможно, и вправду единственно необходимые, нашлись у Петрова, пожалуй, исключительно от страха перед происходящим.

— Немедленно прекрати! — Виктор Васильевич и сам не подозревал в себе этого «классического» отцовского тона. — Вот ты на меня посмотри… Нет, ты посмотри на меня! И повнимательнее… Если ты чего-то хочешь — иди и бери! А если будешь тут сидеть и плакать — ничего не получится… Ничего, никогда и ни под каким видом. Поняла?

Настя подняла голову и посмотрела на отца с искренним удивлением.

— Ты думаешь? — пробормотала она слабым голосом.

Художник решительно кивнул:

— Не думаю, а знаю.

— Я попробую… — Девушка нерешительно улыбнулась сквозь слезы.

— Не надо пробовать… Надо пойти и… Р-раз — и все!

Поняв, что гроза в виде женских слез миновала, усмехнулся и подмигнул девушке с видом заговорщика.

Спустя несколько минут Настя уже входила в метро. Так поздно она еще ни разу домой не возвращалась, если не считать того вечера, когда они с Павлом познакомились.

Полупустой вагон электрички мчался куда быстрее, чем днем. И вот она уже стояла возле знакомого подъезда. То, что Мария Петровна легла спать, оставив ей на кухонном столе инструкцию по части ужина, Настя сочла добрым знаком везения и, стараясь ступать как можно бесшумнее, проскользнула на балкон.

Пашина дверь не была заперта, но Настя вошла к нему не сразу. Какое-то время она постояла, наблюдая за Павлом, лежащим в постели при слабом свете ночника с видом тяжело больного человека. Устремив неподвижный взгляд в потолок, он мрачно разглядывал и без того хорошо знакомую сеточку трещин. Потом, тяжело вздохнув, он потянул руку и включил магнитофон, заряженный любимой пленкой с неторопливой, грустной мелодией, и прикрыл глаза.