Цветочки Александра Меня - Юрий Пастернак

Стараясь избегать восторженного отношения к своей персоне, отец Александр не демонстрировал энциклопедизм своих знаний, не обнаруживал свой потенциал. Так, многие его прихожане лишь после его гибели узнали о том, что он церковный писатель. Закваска катакомбной церкви – как можно меньше внешнего. На известных фотографиях мы часто видим отца Александра с опущенными глазами. Очень редко он смотрит прямо. Так было и в жизни. Его прямой взгляд – молниеносный, как бы заглядывающий в сердце, – всегда исключение, чаще всего его веки были опущены. Он не испытывал никого, заглядывая в душу, не заставлял человека чувствовать себя неловко.[53]

Отец Александр сказал: «Для меня в Церкви до́роги, как в детстве бывало, песнопения, церковная архитектура, книги, обычаи, но всё это имело бы преходящий смысл, не более важный, чем традиции древних индийцев или египтян, если бы я не чувствовал, что Христос действительно остался с нами, если бы не слышал Его голоса внутри, Его отчётливого голоса, более отчётливого, чем иной человеческий голос».[54]

Михаил Завалов

Любовь отца Александра к земным вещам была столь страстной, столь всеобъемлющей… Его живо интересовало очень многое: русский модерн и кинематограф, био– и психология, гады, насекомые, растения и книги – как их содержание, так и переплёты – политика и что, и почём сейчас продают в магазинах.

Иногда случалось идти вместе с ним по дороге из Новой Деревни на станцию, и он заходил в унылые советские магазины, где покупал что-нибудь для дома, – и это было увлекательно, как поэма или талантливое исследование… Он делал маленькие комментарии, иногда жестами, подмигиванием. И помню скромное чудо: как серые прилавки, очереди и продавщицы на твоих глазах превращаются в нечто чрезвычайно интересное и достойное внимания. Вообще, всё, что попадало в его поле зрения, когда я шёл с ним, разговаривая: куча мусора, ненормальная девочка на качелях, очередь, афиша или куст – могло стать знаком чего-то интересного. Просто не знаю, что ему было неинтересно? Был у него дар изумления: смотреть на все вещи как бы впервые, глазами младенца, вдруг сфокусировавшего свой взгляд на цветке, пламени свечки или пауке (вообще, быстрые движения его глаз не подлежат описанию). Была, как он говорил, и сознательная установка – не привыкать жить. Вдобавок это был и взгляд учёного – но не убивавший свежести восприятия и чувства тайны. И всё для него было связано с Благой Вестью. Он не только созерцал, но, как любопытный ребенок, стремился всё потрогать и попробовать на вкус. Услышав о системе босохождения Иванова – сразу вышел босиком на заснеженный двор, увидев пустыню – пошёл в пустыню. Однажды, показывая молодежи слайд-фильм, зазвал в комнату несколько местных старушек: Хочу проверить, как они это воспринимают. А рассказывая про одни печальные события из жизни прихожан, прибавил: «Я мог наблюдать, как в лаборатории, зарождение и развитие апокалиптического движения в моём приходе».

Однажды отец Александр взял меня с собой поговорить, идя на требу в Деревню. В доме, куда мы вошли, он разговаривал с хозяевами, отвечал на их вопросы и шёпотом продолжал разговор со мной, постоянно переключаясь туда-сюда. Так происходило долго, и тут, взглянув на меня, батюшка сказал: «Пусть вас это не смущает. Я ведь работаю как радиоприёмник: одна волна – другая волна. И моментально настраиваюсь».

Священник Владимир Зелинский

Это был самый счастливый человек, встреченный мною в жизни. Удивительно много было дано ему, и всё, что было ему дано – глубокая вера, «сердце милующее», о котором говорил святой Исаак Сирин, ум, воля, мужество, такт, многие таланты, необъятные знания, неиссякающее чувство юмора, Господи, и сколько всего ещё! – всё это находилось между собой в гармонии. И всё это вместе с красотой его духовного облика служило одному призванию – пастырскому. Казалось, он родился пастырем, был им с первого своего дня и до последнего часа.

На языке Библии, который был родным для отца Александра, войти в веру и жить ею называлось «заключить завет». Самым точным, подлинным образом христианства для него было – знак, печать или скрижаль Договора между Богом и человечеством, между Творцом Вселенной и теми, кто откликается Его Слову. «У меня с Богом завет…», – сказал он однажды (и говорил, вероятно, не одному мне), как-то застенчиво улыбаясь, на вопрос, чем объяснить эту невероятную плодоносность его жизни. Суть этого завета – верность человека в ответ на ту, которая «выше облаков» – верность Божию.

Образ, который остался от него, если свести его к одной точке, одному мотиву, есть образ светлой энергии, изливающейся на всё вокруг, не только на друзей и прихожан, но и на суровых критиков (их и при жизни хватало), на допрашивателей, на доносчиков…

Да явись перед Вами прозелит мормонского или иного экзотического исповедания, или телемаг, или некто, притязающий быть самим воплощением Кришны, или, напротив, лицо, ушибленное сугубым патриотизмом, Вы бы и их не обделили Вашей дружеской улыбкой, немного, конечно, не без юмора…[55]

Вячеслав В. Иванов

Отец Александр был по своему характеру обращён к свету. Помню первое впечатление от нашей встречи ещё в юности – свет шёл от этого человека. Он был носителем серьёзной идеи согласия – того, что противно спорам, борению, противостоянию… Постоянно думая о нём, мы не должны оставлять осмысления тех тем, которые ему представлялись наиболее важными.

Владимир Илюшенко

Однажды отца Александра спросили, что изменилось для него, когда он стал священником. Он ответил: «После рукоположения стал значительно сильнее физически, стал способен выносить нагрузки в пять раз большие. За каждой литургией получаю таинственный квант Божественной энергии. Чувствую близость Божию, которую раньше не ощущал».

…Во внутреннем дворике Библиотеки иностранной литературы открывали памятник отцу Александру. Его скульптурный портрет создал итальянский художник Джанпьетро Кудин. Он сказал тогда, что одним из источников для него была фотография отца Александра, где он выступает перед детьми. И скульптор обратил внимание, что там над головой священника висел автопортрет Пушкина. Это тоже символично. Блок говорил в своё время, что на пороге жизни нас встречает весёлое имя – Александр Пушкин. А я скажу: в юности или в зрелости нас встречает радостное имя – Александр Мень. Я не случайно сопоставил эти имена. Отец Александр – это Пушкин в христианстве. Та же полнота, та же гармония. Но отличие в том, что отец Александр соединил в себе творчество и святость.

Владимир Леви

Долгожданный телефонный звонок.

– Доктор? Здравствуй. Это я, Алик… здесь, недалеко. Будешь дома? Выезжаю… Горячая вода у тебя есть?

Приходило живое Счастье. В шляпе, при бороде, с портфелем, всегда туго набитым книгами и бумагами, – Счастье, сразу бравшееся за телефон, полное забот о ком и о чём угодно, но не о себе, меньше всего беспокоившееся об условностях (какой духовный отец назовёт себя чаду своим детским домашним именем?), – Счастье, которое можно было обнять, усадить за стол, накормить, освежить душем, уложить расслабиться, помассировать (иной раз добирался умученный, отдувающийся, с болями…)