Цветочки Александра Меня - Юрий Пастернак

Культовый образ получается какой-то странный, без немощи – а она была, иначе где действовать Божьей силе? – зато со всякими побрякушками вроде «великий библеист». Отец вообще не считал себя учёным, а к очень хорошей памяти, редкому умению схватить главное и другим своим дарам относился как к удобным средствам, причём всегда помнил, что они даны ему для дела, в долг. Мы проецируем на него наши неосознанные качества – мечты о величии, об успехе, о том, как возвысить себя. Но этого мало. Около каждого человека, снискавшего земную славу, множатся рассказы «мы с ним», «я и он», «Я-а-а и он», но всё-таки одно дело поэт или художник, другое дело – апостол. Даже Учитель апостолов не предотвратил того, что Он так хорошо описал в 23-й главе Матфея. Наверное, это входит в игру, Бог – беспредельно деликатен, Он предупреждает, но не заставляет. А мы уже на радостях делаем ровно то, чего Он не просил делать.[59]

Людмила Улицкая

Говорил отец Александр замечательно. На мой вкус, лучше, чем писал. В его живой речи – и с амвона, и в застолье – никогда не было ничего механического, а ведь ему приходилось одни и те же мысли и одни и те же слова повторять многократно. Столько энергии, сколько было у него, вообще не бывает у людей. Несомненно, он получал силы извне, был щедрым посредником между Высшей инстанцией и паствой. Он был совершенно неутомим – успевал, кроме обычного пастырского служения, навещать больных, причащать умирающих, вести семинары, отвечать на письма. Его приглашали в гости – и он шёл. Случалось, он опаздывал на чей-нибудь день рождения. Иногда его ждали, чтобы он благословил стол, иногда начинали без него. Но когда он входил, осеняя с порога крестным знамением дом, возникало праздничное чувство. Так приветствовали друг друга апостолы: радуйтесь! Он носил в себе радость и умел её отдавать другим.

Я пытаюсь представить себе, как бы вёл себя отец Александр сегодня, будь он жив. Что говорил бы своей пастве? Что говорил бы начальству? Он был человеком невероятных способностей и огромного ума. Он умел разговаривать с сумасшедшими и дураками, с больными и с преступниками. И также он умел без страха и заискивания разговаривать с вышестоящими. С теми, которые в рясах, и с теми, которые в погонах. И не потому, что был хитрым политиком, а потому, что он был милосердным христианином. Но всё-таки не могу себе представить, что говорил бы он сегодня о любовном единении церковной и светской власти.

Отец Александр не был диссидентом. Его можно назвать диссидентом только в том смысле, в каком диссидентом был Христос. «Белой вороной» – действительно, и по многим причинам. Он по рождению еврей, как и его Учитель, – в нашей антисемитской церкви это вызывало раздражение. Слишком образованный, что тоже вызывало у многих раздражение. Феноменально талантлив – в три месяца в электричке от Семхоза до Пушкино, по дороге из дома на службу, он выучил итальянский язык: он читал на тех языках, которые были ему нужны для чтения текстов, – на английском, греческом, иврите, не знаю, на скольких ещё. Почему его не посадили – не знаю. Почему его убили – это я скорее понимаю. Он был святой.

Проповедник, духовник, церковный писатель – всё так. Но самое поразительное в нём то, что он был полностью реализовавшимся человеком. В том смысле, что он ничего не оставил для себя, а всё, что было в нём, отдал.

Священник Георгий Чистяков

Отец Александр относился к числу людей, которые не боятся. Он не боялся ходить в больницы к тяжело больным и умирающим, хотя это было запрещено строжайшим образом, не боялся проповедовать и, более того, говорить о вере с детьми, практически открыто нарушая советское законодательство. Не боялся языка своей эпохи и, в отличие от практически всех своих собратьев, умел, подобно апостолу Павлу, говорить с «язычниками» о Христе на их языке. Не боялся синтезировать опыт своих предшественников, очень разных и порою взаимоисключающих друг друга, и это у него получалось удивительно хорошо, ибо делал он это не на уровне человека, но на уровне любви Божьей.

Борис Чичибабин

Мой самый главный и самый любимый поэт – А.С. Пушкин – как известно, был также очень весёлым и радостным человеком. Это роднит отца Александра с Пушкиным. Мне кажется, что своей открытостью – как известно, для Пушкина не было неинтересных людей: все – от будочника до царя, были ему интересны… Мне кажется, что отец Александр Мень также был таким человеком.

Священник Михаил Аксёнов-Меерсон

Отец Александр, подобно апостолу Павлу, стал «всем для всех, чтобы спасти некоторых» (1 Кор. 9:22) и поворачивался к собеседнику той стороной, которая того интересовала, точнее, которую он мог воспринять. Пока меня самого не заняла еврейская проблематика, отец Александр о ней не упоминал. Его уникальная отзывчивость многих вводила в заблуждение: церковных диссидентов, которые ожидали, что он пойдёт с ними обличать иерархию; правозащитников, тянувшихся к нему со своими петициями; самиздатчиков, вроде меня, пытавшихся втянуть его в самиздатскую полемику; сионистки настроенных христиан, которые надеялись, что он возглавит иудео-христианскую общину в Израиле, и т. д. Всех благодушно поддерживая (оказалось, что одно время Солженицын хранил у него в саду вариант своей рукописи «Архипелаг ГУЛАГ», которую отец Александр, шутя, называл «Сардинницей»), он оставался непоколебимым в своём собственном служении, и сдвинуть его было невозможно.

Сергей Бычков

В 1966 году отец Александр познакомился с Асей Дуровой – русской эмигранткой, работавшей в посольстве Франции в СССР, через которую рукописи отца попадали на Запад. Возрождение «Вестника русского студенческого христианского движения» было делом двух конгениально мыслящих людей – отца Александра в СССР и Никиты Алексеевича Струве во Франции. Об этом позже, в расширенном издании книги «Бодался телёнок с дубом» будет вспоминать Александр Солженицын, который активно подключился к делу возрождения парижского «Вестника». Благодаря Асе Дуровой и Степану Татищеву журнал нелегально попадал в Москву, пробуждая и побуждая к делу религиозного просвещения и противостояния коммунизму. Духовный сын отца Александра Михаил Аксёнов-Меерсон, на квартире которого в центре Москвы происходили нелегальные встречи с Асей Дуровой, написал и отослал в Париж биографии двух опальных священников Николая Эшлимана и Глеба Якунина после того, как их запретили в священнослужении за открытое письмо патриарху Алексию I и Председателю правительства СССР Н. Подгорному. Они были опубликованы Н.А. Струве в «Вестнике РСХД» № 95–96 за 1970 год под псевдонимом Аркадьев. Немало редких архивных материалов передал в Париж другой духовный сын отца Александра – Евгений Барабанов.

Александр Вадимов (Цветков)

Музей Н.А. Бердяева был тогда всего лишь частной коллекцией и помещался в моей квартире, где время от времени демонстрировался специально собравшимся гостям. Сдвигались столы, на них раскладывались экспонаты: книги, журналы, фотографии… На 15 января 1989 года был намечен очередной показ. Отец Александр обещал приехать. Ожидание в тот вечер затянулось. Позвонили: едут. И вот – звонок в дверь.