Маятник судьбы - Екатерина Владимировна Глаголева

что и первого Бурбона на троне Франции — Генриха IV…

Терпеливо выслушав Карла Юхана, граф де Буйе поблагодарил его за совет поехать во Франкфурт, чтобы изучить намерения государей в отношении королевской семьи, тем более что принц Конде написал и к императору Александру.

***

— Государь!

Александр натянул поводья. Четыре человека в бурых длиннополых кафтанах, перехваченных широкими поясами, и накинутых сверху безрукавках стояли перед ним на коленях, обнажив головы.

— Защиты! Покровительства! Справедливости!

Царь оглянулся через левое плечо, приподняв удивленную бровь; к нему подъехал граф Толстой: это послы сербского народа, которым было отказано в аудиенции. Один из коленопреклоненных людей сунул руку за пазуху; два офицера, командовавшие разводом, тотчас же бросились к нему, но он всего лишь извлек на свет сложенную в несколько раз бумагу и смиренно подал ее. Дежурный генерал нерешительно взял бумагу у него из рук, Александр тронул коня.

Настроение было испорчено. Бухарестский мир, поспешно заключенный Кутузовым перед самым нашествием Великой армии на Россию, никогда не вызывал у Александра ничего, кроме досады, а турки еще и не исполняют его, пользуясь тем, что русская армия занята в Европе. Сербия не получила обещанного самоуправления, ее жители подвергались жестоким притеснениям, князь Кара-Георгий в отчаянии взывал к своему единственному союзнику, собрату по славянской крови и православной вере, но… время он выбрал крайне неудачно. Вмешательство России могло бы вызвать неудовольствие Австрии и Англии, поэтому Александр и сплавил послов Нессельроде, который толок воду в ступе. Не разорваться же ему! Все требуют помощи, запутывая и без того сложный узор дипломатической паутины. То немцы, то сербы… Теперь еще это письмо от Конде. Русский царь должен посадить на французский трон Бурбонов! С какой стати?

В приемной ему как будто случайно попался навстречу Шишков и низко поклонился. Молчит, ничего не говорит — да и не нужно: и так все на лице написано.

— Я очень доволен твоею бумагою и прочитал ее не один раз, — сказал Александр на ходу, — в ней много правды, и хотя я поступлю иначе, однако во многом согласен с тобою.

Шишков поклонился еще ниже. Государь давно ушел, а в ушах госсекретаря все еще звучало музыкой: "Я очень доволен", "Во многом согласен с тобою"…

33

— Вот они, ваше благородие! Далеко не убежали!

Двух французских гусаров в порванных куртках, с заломленными за спину руками с силой толкнули в шею, так что они ткнулись лицом в землю; казак наступил одному на голову ногой.

— В кнуты их!

— Слушаюсь!

Запыхавшиеся от недавней погони, но радостно ухмылявшиеся ратники подхватили одного из французов, содрали с него куртку и рубашку, повесили на спину здоровенному мужику, который стиснул руки пленника своими железными лапищами. Два казака встали по бокам; засвистели нагайки, вырывая из тела лоскуты кожи и мяса; истязаемый дико кричал.

— Что, не любишь? А ну, еще, ребята! Еще!

— Arrêtez! Arrêtez cela immédiatement! Vous n'avez pas le droit![45]

— Молчать!

Вырвав саблю из ножен, офицер подбежал к роптавшим пленным. Стоявшие впереди отпрянули, но лейтенант Буиссон не пошевелился. "Стоять, Буиссон!" — зазвенел вынырнувший из памяти голос старшего курсанта Рюля во время дуэли, когда они, первогодки Сен-Сира, тыкали друг в друга циркулями, привязанными к палке. Жан-Шарль смотрел прямо в налитые кровью глаза, ощущая на своем лице смрадное тяжелое дыхание. Топнув ногой, офицер подскочил к потерявшему сознание гусару, обмякшему на руках у казаков, наотмашь ударил в полураскрытый рот рукоятью своей сабли, раскрошив зубы, а потом всадил клинок в шею, пронзив ее насквозь. Казненный еще какое-то время корчился на земле, хрипя и булькая горлом; второго гусара, лежавшего ничком, хлестали нагайками и кололи саблями, пока последний удар не оборвал его крики.

— А ну, пошевеливайся, безбожники! Але![46]

Буиссон зашагал дальше вместе со всеми. Только что увиденное вытеснило из головы все мысли, все чувства, точно густой туман клубился над выжженной землей.

Гусары звали его бежать вместе с ними. Заслышав пушечную пальбу, они воспрянули духом: там Модлин, он держится! Там наши! Они порскнули зайцами в лес, рассчитывая на то, что верховым будет трудно пробираться через чащу, а пешие, по большей части калеки и больные, за ними не угонятся, но сами завязли в буреломе…

Они сдавались в плен, чтобы сохранить свою жизнь! Уж лучше было погибнуть с честью на поле боя, чем вот так…

По Саксонии пленных конвоировали пруссаки; в Бреслау к ним присоединились русские. И те и другие участвовали в недавних боях, и, хотя каждый помнил свое место, между конвоем и конвоируемыми возникло чувство воинского братства: мы дали вам жару, но и вы храбро сражались… Все изменилось на границе Варшавского герцогства, когда русских солдат сменили настоящие скоты, хищные звери, которыми командовал офицер с лицом обезьяны и повадками гиены.

На ночевки становились в чистом поле, у быстро гаснувших костров. На рассвете, когда ударяли заморозки, заиндевевшие волосы на головах примерзали к земле. Люди вставали с трудом, дрожа от холода, ковыляли вперед, запинаясь и спотыкаясь. Тех, кто не мог подняться, казаки приканчивали пиками, или же ратники поджигали солому, служившую постелью. Пленные брели дальше, держась друг за друга; многие пылали в лихорадке, страдали от рвоты и кровавого поноса, но отойти по нужде, когда не приказано привала, значило лишиться жизни: казаки с пиками были наготове, только мужикам из конвоя, страдавшим теми же хворями, разрешалось отбегать в сторонку и присаживаться, спустив штаны. Буиссон шел из последних сил, кутаясь в шинель, которая досталась ему от сержанта, умершего от дизентерии.

В одном из польских городов пленных офицеров загнали в длинный узкий погреб, уже набитый людьми. Пол был залит слякотью выше щиколоток, со стен капала вода. Дверь из этого узилища выходила в подвал, где в такой же грязи лежали солдаты — промокшие до костей, голодные, больные. В тот день пленных позабыли накормить, а поутру они узнали, что им снова заменили конвой: дальше их погонят калмыки и башкиры.

Низкорослые, недокормленные лошадки, взнузданные простой веревкой с деревяшкой вместо удил и покрытые подушками вместо седел, плелись кое-как по грязи, понурив головы с длинными ушами. Всадники в шароварах, заправленных в короткие сапоги из сыромятной кожи, в тулупах поверх голубых кафтанов и в отороченных мехом шапках бренчали подвешенными к поясу саблей, ножом и точильным камнем; за плечами у башкир были лук и колчан со стрелами. "Император прав, — думал про себя Буиссон, — нужно заманить неприятеля во Францию, где ему солоно придется, и постепенно истребить. Во всех сражениях потери Великой армии были