Здесь, под северной звездою...(книга 2) - Линна Вяйнё

народ взял власть в свои руки. Так что придется отныне выполнять распоряжения рабочей власти.

Хозяйка вошла в избу и с ненавистью сказала:

— Значит, уж и Коскела бросился охотиться на людей? Неужто правды больше нет на свете?.. Травят, как диких зверей...

Хозяйка ударилась в слезы. Хозяин, погладив ладонью печь, сказал:

— Та-ак. Я всегда жил по законам и отступлю от них, только если меня силой вынудят... А... а... еще скажу, не думал я, что ты придешь ко мне с этим вот... А что касается сыновей, так вот тут письмо.

Хозяин достал из кармана листок. Аксели подошел поближе к лампе и прочитал:

«Красногвардейцам.

Мы заверяем, что не сообщали отцу с матерью ничего о наших делах, чтобы никаких сведений никто не мог выпытать у них.

Мы в этом клянемся ради того, чтобы вы ничего не делали нашим ни в чем не повинным родителям. Они не знают о нас ничего, кроме того, что мы ушли.

Арво, Энсио и Aapo Теурю».

Аксели вернул письмо.

— Ушли, так ушли. Ну что ж, три человека погоды не делают. Но на всякий случай я должен предупредить, что не следует укрывать и прятать у себя шюцкоровцев. Если они вернутся, скажите им, что они могут оставаться дома, дав честное слово или расписку, что будут соблюдать нейтралитет и ни во что не ввязываться. Но только уж тогда никакой конспирации.

Закрыв за собой дверь, он вздохнул с облегчением.

В это утро в пасторате все поднялись рано. А пастор и пасторша не спали всю ночь. Еще вечером им сообщили по телефону, что происходит что-то страшное. По железной дороге ходят красногвардейские поезда.

С Хельсинки нельзя добиться телефонного разговора, так что все сведения основаны лишь на слухах. Поздно ночью с сельской телефонной станции ответили мужским голосом, что все разговоры временно прекращаются.

Служанка еще только что встала и разжигала на кухне плиту, когда в дверь постучали. Она выглянула в переднюю и побежала в залу, где сидели уже совсем одетые пастор и пасторша.

— На крыльце Коскела с какими-то мужиками.

Пастор опустил глаза, потом, переведя дух, сказал спокойно:

— Проводите на кухню. Я приду туда.

Пасторша встала с кресла. Она суетливо искала носовой платок. Большие выпуклые глаза ее блестели и часто мигали, дыхание становилось похожим на всхлипывание, но она не расплакалась и решительно сказала:

— Я тоже пойду.

— Может быть, тебе лучше не ходить?

— Я пойду. Я не оставлю тебя одного. Что бы ни случилось.

Пастор провел рукой по пуговицам сюртука и сказал, не глядя на жену:

— Не бойся... Я все же не жду от Коскела ничего такого.

Пасторша все-таки пошла. Аксели был один. Он стоял, прислонясь к дверному косяку. Шапка в руках, а в шапке рукавицы. Здороваясь, пастор легонько кашлянул. Аксели, отвечая на приветствие, переступил с ноги на ногу. Но вообще он держался спокойно.

— Что скажете, Коскела?

— Решено пока что изъять у населения всякое имеющееся в домах оружие. У вас, помнится мне, есть охотничье ружье Илмари. Но если есть и другое оружие — все надо сдать.

— А почему у вас оружие?—спросила пасторша, бесцеремонно оглядывая Аксели с ног до головы.

Но Аксели, не удостоив вниманием пасторшу, продолжал:

— О нем позаботятся. И если есть заряды, тоже надо сдать.

Пастор видел, что Эллен стиснула челюсти, и он сказал уже несколько тверже:

— Разрешите спросить, Коскела, а по какому праву вы отдаете эти распоряжения? Это важно знать, прежде чем исполнять их.

У Аксели даже дрожь прошла по телу.

— По тому же праву, по какому до сих пор распоряжались вы.

Пастор молча вышел и через минуту вернулся с ружьем. Он нес его на вытянутой руке, точно боялся и остерегался оружия. Он действительно никогда не брал в руки оружия и не умел с ним обращаться, а потому оно и внушало ему непонятный ужас.

— Вот оно. Насчет патронов не знаю — это все вещи сына, и я их не касался. Сам я в жизни не сделал ни одного выстрела. Так что мне эти орудия власти не нужны.

Аксели взял ружье за ремень и повесил на плечо. Он уже собирался уйти, когда пасторша сказала:

— Со своей стороны я хочу заявить вам, Коскела, что буду всегда и впредь выполнять приказы и распоряжения только законного правительства. И верю, что наступит время, когда и Коскела будет выполнять их.

— Хе, хе. Если придет такое время, то у правительства будет для меня только одно распоряжение. Но вы опоздали. Вам надо было сразу расстрелять рабочий народ, но, видно, ваши лахтари еще не были подготовлены для такой бойни.

— Неужели вы сами верите, Коскела, этому грубому вранью? Мне жаль вас. Ваши негодные руководители и ваши газеты обманывают вас. Всегда обманывали, а сейчас превзошли сами себя.

Пастор сказал это таким тоном, что Аксели резко обернулся, не в силах сдержать гнев. Он стал говорить, и ярость его росла с каждым словом:

— Нас руководители обманывали всегда. Всякие руководители. Я прямо скажу, вам бы надо помолчать о чужих обманах. Вся ваша жизнь строилась на обмане с начала и до конца. Вы ни разу не сдержали слова, даже написанного на бумаге и скрепленного вашим именем. Стыдились бы, черт вас побери, если есть в вас хоть капля совести. А теперь хватит, довольно жить за чужой счет. Больше вас не будут кормить с ложечки, пора научиться есть самим. Отныне лишь тот поднимет голову, кто стоит на собственных ногах. Никаких подпорок больше не будет. Запомните это.

И, вскинув ружье на плечо, Аксели направился к двери, но, прежде чем он успел открыть ее, пастор тихо сказал

— Если вы, Коскела, думаете, что я боюсь крика, то вы ошибаетесь.

Аксели ничего не ответил и вышел вон. Супруги вернулись в залу. Пастор как-то притих, а жена его металась взад и вперед по комнате, не находя слов, чтобы выразить возмущение, пока оно, остыв, не превратилось в сплошной комок ненависти.

— Нет, ни за что такая власть не сможет продержаться долго. И уж тогда-то необходимо быть наконец твердым.

— Посмотрим, что еще за этим последует. Возможно, и самое худшее. Несчастная страна. Несчастный, беззащитный народ. Как они станут относиться к богослужениям? Позволят ли совершать их... Ну, я, во всяком случае, пойду в церковь и буду служить