Здесь, под северной звездою...(книга 2) - Линна Вяйнё

и тот отправился с ним к барону. Войт испугался, потому что был шюцкоровцем. Будучи семейным человеком, он не убежал с другими, а остался дома, как и многие семейные шюцкоровцы. Вернувшись от барона, он объяснял:

— Барон сказал, что он не возьмет квитанции... но, говорит, если вы заберете, он помешать не в состоянии...

Свинью взяли, и Викки Кивиоя ее зарезал.

— За картошкой сходите в пасторат. Но только скажите, пусть дают из правого ларя. Там у них картошка для еды. А той, что в левом, они свиней кормят. И нам, поди, той же дадут, если не сказать.

За соломой для постелей пошли к Теурю.

Хозяева Теурю все эти дни и ночи были в тревоге. Хозяйка все плакала, не зная, что с ее сыновьями. А стоило ей на минутку отвлечься, так на смену приходила забота о «сосвинности». Однако все повседневные работы выполнялись, как и прежде. Собственно, это было единственным утешением для хозяина и хозяйки. За работой быстрее проходило время, и мысль переставала вечно кружиться вокруг одних и тех же забот и страхов. Деньги и ценности, что были дома, а также излишки продовольствия они спрятали. Хотя работники Теурю держались в стороне от «бунта», хозяйка и на них смотрела с недоверием. Она стала придирчивей, чем прежде.

— Это который из вас тут свиное пойло на пол выдрызгал? Неужто и здесь, в нашем доме, красный дух начинает показывать себя?

По вечерам с молитвенником в руке она пела псалмы и плакала, а выплакав свою обиду и допев свои молитвы, говорила со злобной жалобой в голосе:

— Ну, неужто ж все-таки господь бог допустит?.. Ведь поставил же он у власти законное правительство... А то если они возьмутся все уравнивать, так оставят ли землевладельцам хоть что-нибудь? Говорили, что вплоть до тарелок будут делить... Хотя уж и нынче никто не волен распоряжаться своей сосвинностью. Комиссии всюду командуют, назначают цены... Видано ли прежде такое?

Хозяин тоже утратил покой. Наедине с собой он молча подводил итоги, готовясь к самому худшему. Но все же внешне он оставался спокойным и сдержанным. Так же спокойно он встретил и наряд красногвардейцев. Без лишних слов он указал им, где взять солому. Предложенную Оскаром квитанцию он взял, хотя и не собирался получать по ней деньги. О революционных событиях он разговора не затевал, но хозяйка не удержалась от вопроса:

— Ну и что же теперь, дальше-то? Какое же оно будет, это самое обчество?

Оску, подумав, ответил совершенно серьезно:

— Я так точно-то не знаю, но надо полагать, все переделят поровну.

— Так... А хоть нательную-то одежду оставят?

— Эт-то уж само собой. Ту, которая надета, непременно оставят. А ту всю отберут, которая лишняя... Теперь начнем жить, как Христос учил: если есть у кого две сорочки, стало быть, одну надо отдать тому, у кого нет ни единой...

Хозяйка замолчала, не зная, серьезно ли он говорит или шутит.

«Этих Кививуори никогда не поймешь. Они одним пустозвонством-то и живы. Хотя там этот, один из братьев, крючкотвор-законник, что зерно проверял,— он, говорят, поссорился с ними... Ну да, уж наверно, потому и поссорился, что не нашлось ему начальнического места...»

Хозяин и хозяйка, конечно, понимали, что дело Анттоо Лаурила теперь выплывет наружу. Действительно, Анттоо с первых же дней стал требовать в штабе пересмотра своего дела.

— Я этого не оставлю, нет же, черт побери, не оставлю! Я за эти десять лет столько передумал об этом. Уж если штаб не возьмется, так я знаю, что сделаю... Я из-за этого худосочного хрыча такие адские муки в жизни вынес и безвинно, что надо же что-нибудь сделать!.. Пусть или заново землю отмерит, или же выплатит деньгами.

Аксели даже слышал, что Анттоо зловещим шепотком говорил другим красногвардейцам:

— Ей богу, не грех и пулю пустить в лоб трухляку окаянному.

Когда угрозы эти стали повторяться все чаще и чаще, Аксели сказал Анттоо:

— Ваше дело, конечно, будет улажено. Я лично считаю правильным, чтобы вы получили возмещение. Либо новую землю и строительный лес, либо деньгами. Но такие дела нельзя сразу решать. Подождите, укрепится наша власть, начнется общий передел земли. Уж раз будут наделять безземельных, то вам тем более земля причитается.

— Еще как причитается... Но чем же чертов трухляк возместит мне за отсидку в тюрьме?

— Этого уж теперь, конечно, не возместить. Но только никакого самоуправства быть не должно. Людей трогать нельзя.

Это Аксели уяснил себе еще до начала восстания, так как ноябрьские кровопролития заставили его все хорошенько обдумать. Да, собственно, и заставлять не пришлось, потому что насилие, направленное на беззащитных людей, было противно самому духу той среды, в которой он вырос. Как ни глубоки были его гнев и ненависть, ничего подобного ему не могло даже в голову прийти, разве что, в крайнем случае, с языка срывались угрозы. Тогда же он дал обещание Элине, умолявшей его подумать о семье, о детях. Конечно, это обещание не означало, что он отказался сурово напомнить врагам их прежние дела. Посылая своих людей на реквизицию или в дозор, он всегда указывал:

— Зря не шуметь и не скандалить, но действовать строго по предписанию. И тогда уж не слушайте никого, будь хоть какой важный барин.

Само собой «казарма» стала теперь центром деревни. Крыльцо постоянно сотрясалось от множества ног. Снег вокруг был плотно утоптан. У коновязи — рассыпанное сено и кучи навоза. У всех приходивших сюда были возбужденные, радостные лица. Молодой красногвардеец быстрым шагом взлетел на крыльцо, перескакивая через ступеньку. Он вовсе не спешил, просто от избытка чувств у него появился излишек энергии. Он тотчас отправился в дозор — охотно и без возражений. Было это ново и необычно — останавливать прохожих и строгим голосом спрашивать пароль или пропуск.

Из каких-то темных уголков сознания выплывали давным-давно слышанные или читанные героические истории. Нет, не «Сказания прапорщика Стооля», которые в школе зубрили, а, например, рассказы о войне буров, слышанные в детстве от взрослых.

Теперь они сами армия. Кто-нибудь из младших говорил:

— Надо спросить у лейтенанта.

И «лейтенант» то и дело появлялся в дверях буфетной комнаты.

— Ну, так вот, ребята. Недалеко от Тампере произошло сражение, в котором погибло много лахтарей, а у наших— только один боец, и тот умер от разрыва сердца.

— Да, ребята. Так вот слушайте. Все арендаторы земли объявляются независимыми от своих хозяев. Торппы переходят к арендаторам