Серая мать - Анна Константиновна Одинцова

не потревожить засевшую в груди иглу. Если она сдвинется еще немного…

Тебе конец.

«Вы умрете здесь».

Хлопочкина прошиб пот. Крупная теплая капля щекотала висок, но он не смахивал ее – боялся поднять руку.

– Алла…

Имя само собой сорвалось с онемевших губ. Это ведь имя его жены, верно? В этом нет ничего удивительного. Ему нужна помощь, и он зовет жену. Кто еще может помочь, если не она?

Никто.

– Алла! – позвал Виктор Иванович погромче.

Потом повернул голову влево. На всякий случай медленно пошарил рукой сбоку от себя, хотя было ясно, что другая половина кровати пуста.

И где ее черт носит, когда она так нужна?

Виктор Иванович не знал где. Ночью Аллочка должна быть в постели. Должна находиться рядом, чтобы подать ему таблетки. Хлопочкин посмотрел в другую сторону. Неясная тень сбоку от кровати – это комод. Все лекарства в первом ящике. Но чтобы открыть его, нужно подняться.

Рискнешь?

Участившийся пульс отзывался в голове горячими волнами. Может, у него просто температура? Вроде бы он не выходил из дома последние пару дней, но ведь простудиться можно и стоя на лоджии. Даже просто сидя у приоткрытой форточки.

Виктор Иванович наконец отважился приложить ладонь к влажному лбу. Кожа оказалась горячей на ощупь. Температура. Точно.

При инфаркте тоже может быть жар.

Да, где-то он об этом читал. А еще читал, что, если не оказать помощь как можно скорее, то…

Тебе конец. Ты умрешь здесь.

Это был самый долгий в его жизни подъем с постели. Виктор Иванович двигался так, будто со всех сторон его окружало минное поле. Только на самом деле мина была всего одна, и находилась она прямо у него в груди.

Уже сидя на кровати со спущенными на пол ногами, Хлопочкин понял, что не дотянется отсюда до лекарства. Ящик, может быть, и откроет, но просунуть в него руку не сумеет. Чертов комод слишком высокий!

Чертова Аллочка, вечно выбирающая самые бестолковые вещи!

И все-таки он смог. Медленно перенес вес тела вперед, медленно оторвал зад от матраса, медленно выпрямился. Теперь можно было достать лекарство.

Собственные руки казались Виктору Ивановичу болезненно истончившимися, едва ли не призрачными, пока он ощупью выдвигал ящик и рылся в нем. Картонные прямоугольники упаковок неохотно переворачивались с боку на бок. Внутри шуршали блистеры с таблетками. Что-то сыпалось между пальцев. Какие-то порошки? Как будто мелкий-мелкий песок.

Просто прими побольше, и станет легче.

Серый песок. Откуда-то Виктор Иванович знал, что этот песок серый. Мягкий, как зола, которую выгребаешь из печки на даче, чтобы потом рассыпать по огороду. Удобрить почву.

Прими это удобрение, и сразу станет легче.

Упаковка наконец открылась. Захрустела фольга. Таблетки одна за другой исчезали во рту. Безвкусные, они песчинками крошились на зубах. Натужно сокращающаяся глотка проталкивала эту массу внутрь вместе с вязкой слюной.

Он наконец-то принял лекарство. И стало легче.

Сглотнув последний раз, Виктор Иванович повернулся, блаженно сомкнул веки и привалился поясницей к комоду. Иглы в груди больше не было.

А как насчет другой занозы?

Хлопочкин открыл глаза. Взгляд упал на приоткрытую дверь. Похоже, за ней было светлее. Он уверенно выпрямился и прошлепал босыми ногами к выходу из спальни.

Так и есть, в зале горел свет. Жиденький, как от двадцатипятиваттной лампы накаливания. Он-то думал, что такие уже и не выпускают. В самом деле, вечно Алла находит какую-то дрянь!

Жена стояла тут же, перед зеркалом в широкой декоративной раме. Пожелтевший ворот ночнушки съехал с одного плеча, но она не спешила поправлять его – была слишком занята макияжем.

– Вить? – заметив мужа, Алла повернулась к нему. Блеклые старческие глаза смотрели на Виктора Ивановича из-под неестественно черных бровей и ресниц, густо облепленных комками туши. – Не спится?

– Тебе, я смотрю, тоже, – процедил Хлопочкин, окидывая жену взглядом. Ее тонкие ноги, торчащие из-под подола сорочки с порванным кружевом, были обуты в очередные «выходные» туфли на высоком каблуке, которые Аллочка не носила уже лет пять.

Считаешь это нормальным?

– Алла, ты что делаешь? – спросил Виктор Иванович, маскируя растущую злость за вкрадчивыми интонациями.

– Да вот подкраситься немного решила… – Жена вновь повернулась к зеркалу и принялась возить щеточкой с тушью по слипшимся ресницам. – А то что-то совсем бледная…

Это ненормально. Твоя жена – ненормальная. Все к тому и шло. Помнишь, как она жаловалась, что не может спуститься по лестнице?

Разумеется, он помнил. Такое не забудешь, это не шуточки!

А потом?

А потом становилось только хуже. Кажется, он старался не замечать, но…

А соседи? Они замечали?

Хлопочкин снова воззрился на жену: растрепанную, в несвежей сорочке, покачивающуюся на слишком высоких каблуках, с уродливыми черными кляксами на лице. Разумеется, соседи обращали внимание на ее странности. А если они увидят ее такой…

Она только и делает, что позорит тебя.

– Алла, приведи себя в порядок.

Аллочка непонимающе уставилась на него.

– Тебе не нравится?

– Не нравится? – гнев продолжал давить изнутри; Хлопочкин чувствовал себя неисправным паровым котлом. – Не нравится?! – Плохо сваренный шов разошелся, и кипящий пар ударил наружу. – Да ты посмотри на себя, е-мое! На кого ты похожа? Чучело огородное!

Размалеванные глаза Аллочки расширились, но наполнившие их слезы больше не трогали Хлопочкина.

Хватит. Всю жизнь над ней трясся.

Хватит. Всю жизнь над ней трясся, и вот к чему это привело!

Дожила до слабоумия.

– Дожила до слабоумия! – Теперь Виктор Иванович не стеснялся в выражениях.

Ему стоило бы гораздо раньше начать резать правду-матку, и в первую очередь – самому себе! Может, тогда успел бы спохватиться вовремя, отвести ее к врачу…

Помутневший взгляд заскользил по залу, прочь от скорчившейся в беззвучном рыдании Аллочки, и остановился на идеально ровной пирамиде из консервов, выложенной на полке над диваном.

– Что это?

Что-то ведь там было… Что-то другое… То ли фигурки, то ли какие-то книги – Виктор Иванович вспомнить не смог. Тонкий, как пыль, серый песок, присыпавший полку под консервами и спинку дивана, сбивал с толку. Откуда он здесь?

Она и насыпала.

– Что это?! – прикрикнул он на жену, но вместо ответа Аллочка разразилась громкими всхлипами и бросилась к дверям. Виктор Иванович преградил ей путь.

– Успокойся! Прекрати сейчас же!

В интернат ее, и с концами. Чтоб никого не мучила.

– Пусти! – взвизгнула Аллочка сквозь слезы и впервые за все сорок лет совместной жизни ударила его. Тычок сухоньким кулачком пришелся точно в центр груди. Пробудил воспоминания об обезвреженной мине.

Виктор Иванович, разумеется, тоже никогда прежде не поднимал на жену руку. И тем страннее (слаще)