Моя жизнь: до изгнания - Михаил Михайлович Шемякин

который он впускает в ужаленного, и поэтому лучше бы нам отсюда убраться”, – подумал я и, лёжа на спине и помогая себе локтями, пополз из пещеры. Вслед за мной таким же макаром выползает Лёва.

Внимательно осматриваем одежду – не застряло ли в ней нечто ракоподобное. Слава богу, никто из скорпионьей семейки на нас не свалился, однако жить в этой пещере расхотелось. Надо искать другую, побольше и без ядовитых старожилов. Но прежде чем отправиться в путь, Лёва с перекошенным от злости лицом начинает безжалостно давить весь скорпионий род концом своего посоха. Из расплющенных скорпионов брызжет какая-то жидкость, конец посоха темнеет от скорпионьей крови. “Лёва, зачем ты так? Ведь пока мы спали, они нас не тронули. Они жили там задолго до нас. Святой Франциск так бы не поступил, индусы тоже. Зря ты это сделал”, – с грустью говорю я, огорчённый избиением скорпионов. Сжимая в руке “орудие убийства”, пристыженный Лёвушка молчит.

Опираясь на посохи, бредём дальше и вскоре находим большую пещеру с высоким сводом, в котором нет щелей, а значит, нет и скорпионов. Идём к ручью умываться, опускаемся на колени и, низко склонившись, ополаскиваем холодной водой физиономии. Но по-видимому, сегодня природа не расположена к Лёвушке: едва окунув в воду лицо, он тут же отпрянул – перед его глазами промелькнуло что-то тёмное, длинное, извивающееся. Из воды высунулась голова змеи. Я до сих пор помню эту картину: стоящий на коленях Лёва с вытаращенными глазами и торчащая из воды голова змеи, глазеющей на него…

Через секунду Лёвин посох обрушивается на змеиную голову, мёртвая гадюка выловлена из ручья, и Лёва довершает истребление очередного ядовитого существа. А к вечеру ладонь его правой руки вспухает и покрывается большими кровоточащими волдырями. Видимо, он натёр ладонь посохом, пропитанным ядом скорпионов и гадюки. Обматываем руку листьями лопуха и, расстроенные случившимся, укладываемся, забыв про зелёный ужин и моления…

…Их было много, этих разных ночей в разных пещерах. Одни мы покидали из-за неугомонных туристов, другие – из-за пещерных обитателей – скорпионов, но мы упрямо придерживались избранного нами “пути мудрого пса”. Наши желудки пропустили через себя немыслимое количество листьев и трав, мы блевали и поно́сили, приходили в норму и снова очищали себя, уже научившись неплохо разбираться в зелёных “яствах”. И, несмотря на то, что сильно истощали, чувствовали себя всё лучше и лучше. Свежий воздух, утреннее купание в ледяной воде, пристальное вглядывание в красоту окружающего нас многоцветного мира, регулярная чистка организма делали своё дело. Мы спали как убитые, вскакивали на рассвете бодрые и весёлые, и беспричинные страхи, нервозность и приступы тоски и отчаяния всё реже и реже терзали нас.

Разумеется, молодой организм требовал большего разнообразия в нашем “меню”, и надо признаться, иногда приходилось давать слабину и нарушать установленные правила оздоровительного питания. На местах привалов туристов всегда можно было найти вполне пригодные недоеденные бутерброды и ещё не протухшую снедь, которую мы с аппетитом уминали, запивая водой из ручья. Порой после сытной трапезы, состоящей из объедков, нас охватывало чувство стыда за недостойную для истинного отшельника слабость, и мы сжёвывали пару горстей зелёных трав и через полчаса с шумом изрыгали из себя “завтрак туриста”. Но чаще мы всё-таки щадили наши изголодавшиеся желудки.

В ту пору чувство возвышенного романтизма не покидало меня. И когда небо затягивалось зловещими чёрными тучами, а ветер начинал подвывать и гнуть деревья, мы с Лёвой (безоговорочно разделявшим все мои увлечения) спускались по горным тропам к бушующему морю. Громадные волны вздымались к небу и с грохотом обрушивались на пустынный берег. И именно в них, в эти бурлящие, вскипающие белой пеной волны бросались два голых тощих косматых придурка, запрятав свою одежонку в прибрежных камнях.

Подви́г меня на эти безумства Клод Верне и его романтические картины, на которых Верне изображал бушующее море, гибнущие корабли со сломанными ветром мачтами и разорванными парусами, крохотные фигурки людей, борющихся с волнами…

Писали, что Верне требовал привязывать себя к мачте судна во время сильнейшей бури, чтобы лучше почувствовать мощь и красоту бушующего моря. Вот и мы с Лёвой должны испытать это восторженное чувство единения с неистовым водяным миром. И большущие волны подхватывают нас, несут вверх, бросают вниз, громадная волнища обрушивается сверху… Мы отчаянно пытаемся выплыть, но неожиданно она сама выталкивает нас на поверхность, и мы жадно ловим ртом воздух, наполненный мокрой пылью, и восторженно вопим, уносимые всё дальше и дальше в море. Спохватившись, плывём к берегу, вконец обессиленные доплываем, встаём, но накатившая волна валит нас с ног и тащит назад в море, а через минуту несёт обратно и вышвыривает на каменистый склон. На четвереньках, скользя по мокрым камням, спешим удрать от наступающих волн и, добравшись до безопасного места, в изнеможении валимся на землю. Лежим долго со счастливыми улыбками на лицах, разглядывая несущиеся над нами грозовые облака…

Каждый штормовой день учил нас правильному общению с водной стихией: умению держаться на высокой волне, вынырнуть из накрывшей тебя водяной горы и самое важное – уловить движение волны, несущей тебя к берегу, и, не дав шматануть твоё тело о камни, плавно выскочить из неё, а затем быстро бежать от очередной волны, готовой утащить тебя обратно в море.

Господь оберегает пьяных и придурков. Видимо, и я с Лёвой удостоились этой милости – нас не унесло навсегда в даль штормового моря, не раздолбало с размаху наши черепушки о прибрежные камни… А чтобы наша романтическая дурь не довела нас до гибели, мы получили “предупрежденьице”. В ненастный день штормовая волна шмякнула “морских волков” о берег с такой силой, что из пораненных об острые камни коленей по ногам ручьями полилась кровь, а тела украсились здоровенными синяками и кровоподтёками. И нашим романтическим заплывам пришёл конец.

Александр Сухорукий

Какую бы пещеру и лужайку для молитв и созерцаний мы ни облюбовали, её приходилось покидать из-за непрошеных гостей, которых, увы, не убывало. И мы карабкались, ища пристанище, всё выше и выше…

Однажды, блуждая поздним вечером в поисках приличной пещеры, мы вышли из чащи на довольно большую площадку и поняли, что стоим на вершине горы. Где-то далеко-далеко внизу виднелось море, крошечные огоньки кораблей светились в подступающей темноте. Сырой белёсый туман неожиданно окутал нас, обдав холодом, а через минуту исчез. Это был не туман, а проносящееся облако. От сырого тумана наши подрясники слегка поднамокли, а довольно сильный ветер, гнавший облака, заставлял ёжиться от холода.

Надо спускаться вниз по склону и продолжить поиск пещеры. Но уже так темно, что, стоя рядом, мы с трудом различаем друг