Цветочки Александра Меня - Юрий Пастернак

Марианна Вехова

Написав повесть о детстве «Бумажные маки», я первым делом принесла её отцу Александру. А он переезжал из одного помещения в церковном домике в другое, он был завален бумагами, рукописями, и мою папку с «Маками» потерял. Как виновато он на меня смотрел, как просил простить его!

Я сказала, чтобы он не переживал, у меня сохранились черновики, я всё восстановлю. Принялась за работу и переделала весь текст. Я была рада, что он потерял прежний вариант, который я теперь считала никуда не годным, за исключением некоторых фрагментов.

Принесла отцу новый вариант и сказала, что рада, что он не читал потерянную рукопись, что утрата её была – ко благу. Он прочёл «Бумажные маки» и так «отрецензировал»: «Ну, Марианна! Да, Марианна!» Это он сказал мне в залитом летним солнцем церковном дворе, пробегая мимо меня, окружённый бегущими вместе с ним людьми и осаждаемый теми, кто хотел с ним перемолвиться словом. Он остановился, и все люди куда-то вдруг делись, он положил мне руки на плечи и сказал те слова, что я привела выше, с ударением сказал, с чувством. Я не успела рот открыть, чтобы ответить, да и не знала, что отвечать. И он умчался.

Михаил Завалов

Он любил слова апостола Павла «для всех сделаться всем». И не докучал религиозными разговорами тем, кто пришёл к нему поговорить о, скажем, житейских проблемах или о философии. «Когда ко мне приходит новый человек, мне практически всё равно, о чём с ним говорить, хоть о собачках». Наверное, потому, что человек для него был священен независимо от темы.

Не раз он собирал всех приходских медиков, чтобы обсудить конкретные рабочие проблемы в свете Евангелия. Одну из таких встреч он начал с вопроса: где в Евангелии медики могут найти прообраз своей деятельности? Дождавшись ответа – милосердный самарянин – он сказал: «Но самарянину было бы куда сложнее, если бы раненых было не один, а, скажем, десять. А это похоже на нашу ситуацию».

Священник Михаил Залесский

Летом 1978 года наша семья снимала дачу по Ярославской дороге. В ближайшее после переезда воскресенье я впервые вошёл в Сретенскую церковь. К тому времени я прочёл две книги отца Александра: «Истоки религии» и «Сын Человеческий». Впечатление от службы и, особенно, проповеди оказалось не меньшим, чем от прочитанных книг. У меня было к отцу Александру несколько вопросов. Но тогда я так и не решился поговорить с ним.

Неожиданно обстоятельства сложились так благоприятно, что нашей семье удалось снять дачу в часе ходьбы от Новой Деревни. С переездом на дачу начались мои регулярные посещения Сретенской церкви. Это было лето 1984 года, я никогда его не забуду.

Книга «Истоки религии» показала мне возможность Богопознания через современную науку. После прочтения этой книги я начал много размышлять о сопоставимости данных современной астрофизики со Священной историей. Результаты своих размышлений я решил оформить в виде двух небольших рукописных заметок.

На исповеди я признался отцу Александру в дерзком намерении показать ему свои заметки. К великому моему удивлению, он тут же согласился, ровным счётом ничего обо мне не зная. При следующей беседе я довольно подробно рассказал ему о себе. Я был поражён внимательностью и обаянием отца Александра. До сих пор не могу понять, как ему удавалось быть «для всех всем» (1 Кор. 9:22).

Накануне праздника Казанской иконы Божией Матери я принёс рукописи. Отец Александр попросил меня подождать его после службы. Помню, что он очень спешил. За ним приехал молодой человек на красных «жигулях». «А, на колёсах, очень хорошо!» – сказал ему бодрым голосом отец Александр. По пути к машине он подошёл ко мне, на ходу вынул из моих рук папку с рукописями, и она мгновенно исчезла в чреве его огромного портфеля. Благословив меня, он быстро сел в «жигули» и уехал.

В ближайшее воскресенье после обедни со страхом подходил я к кресту, хотя зная, как занят отец Александр, ни на минуту не сомневался, что он не притронулся к моим рукописям. Ведь прошло всего три-четыре дня. Каково же было моё удивление, когда я услышал его слова: «Прочитал. Что-то в этом есть. Задержитесь, после треб поговорим».

Молебен, панихида, отпевание. Отец Александр служил один. И несмотря на это, даже не пообедав, сразу после службы подошёл ко мне. Мы ходили вокруг храма. Он быстро и очень чётко отвечал на мои вопросы. Узнав, что я инженер, он несколько иронично и как-то разочарованно протянул: «А-а, вы технарь…» Меня мучил вопрос, продолжать ли мне заниматься религиозной тематикой в ущерб моей основной работе. Отец Александр сказал: «Занимайтесь, занимайтесь, пока светлая голова, – и, благословив меня, добавил: – Это не страшно, что вы не сможете работать с максимальной отдачей, ведь ваша работа не связана с жизнью людей». Отец Александр заметил, что богословие, как и любая наука, имеет много разных направлений, и что его область – это общее и историческое богословие. «Область ваших интересов, – сказал мне отец Александр, – можно отнести к символическому богословию, но оно практически не разработано». Он вдруг повернулся в сторону деревьев, растущих справа от церкви, и как-то поэтично своим прекрасным голосом произнес: «Я уверен, что в каждый листочек Творец вложил какой-то Свой особый знак, Свою печать».

Солнце, зелень, белая ряса и неземная красота отца Александра до сих пор стоят у меня перед глазами! А сказанная им фраза дала мне первый импульс для осмысления мистического смысла спиральной структуры, характерной для большинства биологических молекул. Отец Александр сделал мне несколько замечаний по форме изложения. Например, посоветовал не писать слишком категорично, а чаще пользоваться вопросительной формой типа: «А не говорит ли это о том-то и о том-то?» Так, по его мнению, работа будет лучше восприниматься читателями. В дальнейшем я часто пользовался этими рекомендациями.

Весной 1985 года я привёз ему свои размышления о мистическом смысле спиральной структуры. Помню, это было время, когда над ним сгустились тучи. «Обложили со всех сторон, – сказал мне отец Александр. – Настоятель даже на буднях здесь. А вот оттуда (и он кивнул в сторону дома напротив ворот в церковной ограде), вот оттуда всё время следят». Понимая, в какой обстановке приходилось служить отцу Александру, я не переставал удивляться его мужеству и долготерпению.

Не помню, когда я приехал в следующий раз, наверное, месяца через два. Увидев меня, отец Александр сразу же вспомнил о моей последней заметке, положительно о ней отозвался, любезно согласился обсудить некоторые детали. Он порекомендовал мне тогда прочесть его любимого Тейяра де Шардена. Уезжал я не просто ободрённый – окрылённый. Такое чувство появлялось у меня только после встреч с отцом Александром. Летом того же года я привёз в Новую Деревню ещё одну рукопись: некоторые замеченные мной структурные особенности новозаветных событий. Но теперь внутри церковной ограды поговорить не удалось. Жизнь отца Александра, как он выразился, проходила «под куполом ЦИКа».

Был яркий солнечный день, собралась довольно большая группа жаждущих поговорить с батюшкой. Отец Александр вышел за ограду и направился в сторону кладбища, сказав: «Ну, пойдём! “Армия Трясогузки”!» Он был в белой рясе, сияющей на ярком солнце неземным светом. Картина шествия была впечатляющей. Отец Александр привёл нас на могилу своей матери, Елены Семёновны, и начал беседовать со всеми по очереди. Одна из ожидавших разговора с ним сказала: «Вот, Елена Семёновна и после смерти собирает нас у себя» – и стала вспоминать, как раньше они собирались на даче, которую Елена Семёновна снимала для таких бесед. Подошла моя очередь. Недолго, но достаточно детально обсудили мы структурные особенности библейских текстов. Помню, когда речь зашла о статье Иванова в «Журнале Московской Патриархии» «Симметрия библейского стиха», отец Александр дал ей высокую оценку, сказав, что это, в сущности, единственная серьёзная публикация, появившаяся в журнале за последнее время.