Есенин. Путь и беспутье - Алла Марченко

Словом, не исключено, что, разыскивая по семейным чемоданам свою рукопись, Есенин наткнулся не только на коробочку из-под купленных в Вологде обручальных колец, но и на какое-то вполне вещественное доказательство существования другого мужчины – если и не в жизни Зинаиды, то в ее прошлом, а значит, и в мыслях. Иначе трудно объяснить, с какой стати без всякой на то необходимости обнародовал тщательно скрываемую от Зинаиды подробность своей биографии – жена, сын… И все-таки, думаю, это только повод или предлог. А настоящая причина дикой ревности в том, что за полгода семейной жизни Есенин разгадал тайну притягательности своей жены. Неловкая девочка оказалась на удивление «манкой», как говорили в Константинове, женщиной. Вот что пишет на сей счет один из современников, наблюдавший Зинаиду Николаевну Райх в расцвете ее женской чары: «Райх была чрезвычайно интересной и обаятельной женщиной, обладавшей в очень большой степени тем необъяснимым драгоценным качеством, которое по-русски называется “поди сюда”, а на Западе известно как sex appeal . Всегда была она окружена большим кругом поклонников, многие из которых демонстрировали ей свои пылкие чувства в весьма откровенной форме. Райх любила веселую и блестящую жизнь: любила вечеринки с танцами и рестораны с цыганами, ночные балы в московских театрах и банкеты в наркоматах. Любила туалеты из Парижа, Вены и Варшавы, котиковые и каракулевые шубы, французские духи (стоившие тогда в Москве по 200 рублей за маленький флакон), пудру Коти и шелковые чулки… и любила поклонников. Нет никаких оснований утверждать, что она была верной женой В. Э. (Всеволоду Эмильевичу Мейерхольду. – А. М. ), – скорее, есть данные думать совершенно противоположное».

Не скромничает и Татьяна Сергеевна. В ее письмах к Рудницкому есть и такой фрагмент: «Подольский (старик был смешной) вспоминал о ней (З. Н. Райх. – А. М. ) такими словами: “О-о! Какая это была женщина! Когда она появлялась там, где находились мужчины, в комнате немедленно возникало электрическое поле”. Моему брату один человек недавно сказал: “Послушайте, насколько я понимаю, ваша мать была настоящая секс-бомба”».

Разумеется, ни в 1917-м, ни в 1918-м Зинаида Николаевна настоящей секс-бомбой еще и не была, и не слыла. По свидетельству Шершеневича, при Есенине она выглядела забитой, затюканной, дурно одетой и всегда либо слишком тощей, либо некрасиво располневшей. Тем не менее Есенин, с его-то интуицией, электрическое поле, почему-то возникавшее вокруг его жены в присутствии мужчин, именно мужчин, а не одного мужчины ее выбора, безусловно чувствовал. Тем паче что в этот намагниченный круг попадали не только любители тяжелого секса. В этом отношении крайне показательно поведение Бориса Пастернака, о своем увлечении Зинаидой Райх умолчавшего и тем не менее выдавшего себя с головой. «На театральном диспуте, – вспоминала Эмма Григорьевна Герштейн, – актриса Зинаида Райх сравнивала нападки на ее мужа Мейерхольда с травлей первого мужа – Сергея Есенина и выкрикивала в зал что-то задорное, а некто со спускающимся на лоб чубом и странным оскалом зубов, веселый и разгоряченный, подсел к ней на ступеньку большого помоста, стоящего на сцене. “Неужели ты не знаешь? Это Борис Пастернак”, – сказали мне».

Ну что ж тут особенного? – спросит недоверчивый читатель. Театральный диспут, народу полно, почему бы Пастернаку не забраться на сцену и не подсесть к молоденькой жене Мейерхольда, которого Борис Леонидович прямо-таки боготворит. Дело, однако, в том, что Пастернак к театру равнодушен («Я мало знаю театр, и меня в него не тянет») и свое драгоценное творческое время не только на диспуты – на посещение театральных премьер не тратит. Спектакли, где Зинаида Николаевна выглядит особенно эффектно («Ревизор», «Горе от ума», «Дама с камелиями») – редчайшее исключение из заведенного на всю оставшуюся жизнь непреложного правила. Сильное, хотя и тщательно скрываемое неравнодушие к жене режиссера сквозит между строк и в его известном письме к Мейерхольду от 26 марта 1928 года. Путаясь в словах, запинаясь и проваливаясь в невнятицу, Б. Л. П. пытается объяснить В. Э. М., почему так смешался, зайдя в антракте в уборную к З. Н., игравшей Софью в «Горе от ума»: «Если бы я попал за кулисы с “Ревизора”, я не растерялся бы при встрече с Зинаидой Николаевной. Дело не только в том, что она там прекрасна и роль Софьи вообще (и у Грибоедова) менее благородна, а в том несовместимом абсурде, которым ее коснулась улица».

Улица и ее абсурды, то есть сплетни, Пастернака не касаются: кого-кого, а Бориса Леонидовича заподозрить в солидарности (совпадении) с мнением улицы невозможно. И тем не менее и он в курсе сплетен, и он – даже он! – видимо, через жену и ее подруг знает о заговоре пошлости, нависающем и над Мейерхольдом, и над Зинаидой Николаевной. Царскосельский Сальери Эрих Голлербах, жадный и мелочный коллекционер, известен тем, что коллекционирует еще и сплетни, самые непотребные и потому наиболее ценные. Ахматова и им, и его коллекцией брезговала, да и я привожу отрывок из его мемуаров только для того, чтобы объяснить состояние Пастернака в марте 1928-го, а Есенина – в 1920-м: «З. жила с режиссером. У него были: громкая слава, большое влияние, значительные средства. К этому прибавилась еще и молодая, цветущая, не очень талантливая, но пикантная жена. Он полюбил ее “минимум навеки”. Правда, его мужские силы стали заметно иссякать. Но это его не очень удручало – он нашел выход: благословил жену на связи с молодыми людьми и стал свидетелем ее “эротических забав”. Чувственная и опытная в любви З. отдавалась своим поклонникам на глазах у мужа. Он садился в кресло около ее кровати и наблюдал за жаркими схватками любовников. Он был по-своему счастлив».

Не зная, как утешить Зинаиду Николаевну (на каждый роток не накинешь платок), Пастернак в дополнение к бестолковому письму отсылает Мейерхольдам еще и стихи. Невнятицы в них не меньше, чем в письме, но чувств (загнанная в подсознание очарованность и ее производные) еще больше. Но прежде чем их процитировать, осмелюсь высказать еретическое предположение. По моему глубокому убеждению, Борис Леонидович Пастернак уже при первой встрече со своей будущей второй женой суеверно, как на некое соизволение свыше, обратил внимание на то, что имя статной красавицы рифмуется с именем новой жены Мейерхольда: Зинаида Николаевна Райх, Зинаида Николаевна Нейгауз. Да и внешне две знаменитые Зинаиды не то чтобы страшно похожи, но явно принадлежат к одному и тому же женскому типу. Совпадало и другое: как и Райх, Зинаида Нейгауз несчастна в браке, ее муж, знаменитый музыкант, сильно пьет и неверен, и у нее, как и у Райх от Есенина, двое маленьких детей. Впрочем, в 1928-м Борис Леонидович Пастернак с Зинаидой Николаевной Нейгауз знаком «вприглядку» и издалека, и его воображение занимает другая Зинаида Николаевна. Он, подчеркиваю, старается спрятать эти уши, но они торчат, и ревнивый Мейерхольд их явно видит. Не думаю также, чтобы Всеволода Эмильевича сильно обрадовало и стихотворное дополнение к письму, в котором поэт сравнивает его профессиональную работу с Зинаидой Николаевной как с актрисой с деятельностью самого Творца. Добро бы с Пигмалионом, так нет – забирай выше, и выше, и выше! Впрочем, судите сами (начало опускаю, так как в первых служебных строфах поэт описывает обстановку, в которой мысленно репетирует монолог, обращенный к режиссеру и его пикантной жене, на случай, если осмелится в антракте пройти за кулисы):