Судьба Нового человека. Репрезентация и реконструкция маскулинности в советской визуальной культуре, 1945–1965 - Клэр И. Макколлум

потомства [535]. Разумеется, в 1950‐х годах подобная риторика не была чем-то новым: еще в 1930‐х годах в результате возобновившегося внимания к семье отец стал рассматриваться как ответственный за образование и культурное воспитание молодого поколения. Хорошее выполнение отцовских обязанностей тогда впервые стало неразрывно связываться с тем, что значит быть хорошим советским гражданином. В то время как до войны этот идеальный образ не находил выражения в визуальной культуре, после 1945 года он стал часто появляться в фотографии. В отличие от живописи, которая оставалась довольно плоской в эмоциональном плане и сфокусированной на военном контексте, фотографии, публиковавшиеся в популярных журналах, зачастую изображали деятельных отцов, занимавшихся своими детьми: обучавших их игре на пианино, ходьбе на лыжах, читавших им или работавших вместе с ними на садовом участке. Хотя частоту появления подобных изображений не следует преувеличивать (как говорилось в предыдущей главе, мы имеем дело с довольно небольшим количеством подобных примеров, даже несмотря на то, что их было больше, чем в предшествующем периоде), они действительно репрезентируют идею отцовства, отличавшуюся от представленной в живописи. На фотографиях главными были передача навыков, обучение и внушение должной социалистической морали советской молодежи. Поскольку в подобных изображениях военный подтекст не был явно выражен, обнаруживается и большое количество отцов, запечатленных вместе со своими дочерьми, тогда как в работах на военную тематику превыше всего стояла связь между отцом и сыном. Конечно, послевоенный контекст нельзя совсем не принимать во внимание: хотя мужчины на таких фотографиях могли быть в гражданской одежде, в каждом из таких снимков присутствует скрытое допущение, что эти люди служили своей стране и вернулись домой, чтобы продолжить семейную жизнь, которая не изменилась под воздействием их опыта. И все же несмотря на то, что отцы на фотографиях той эпохи изображались более динамично и разнопланово, чем в живописи, даже здесь не появлялись самостоятельные отношения мужчин со своими малолетними детьми, поскольку акцент делался на семье как целом. Зачастую на передний план выходило общение между матерью и ребенком.

Однако в первые годы после смерти Сталина произошло два важных изменения в визуальной репрезентации отцовства. Прежде всего, образ деятельного и вовлеченного отца вырвался за рамки фотографии, став легитимной темой в других видах искусства, включая живопись; во- вторых, этот активный отец начинает присутствовать в жизни своего ребенка с самого его рождения. Вопрос о том, почему именно около 1955 года произошел подобный сдвиг, открыт для интерпретаций, поскольку суть этих отношений была значима для многих принципиальных тем хрущевской эпохи: устойчивости семейных отношений, новой жизни, восстановления и переселения на целину, если упомянуть лишь некоторые из них. Хотя опасения по поводу высокого уровня разводов, беспокойство о том, что в действительности происходило за закрытыми дверьми, о морали грядущего поколения и о достижении социализма едва ли были порождением исключительно оттепели, именно тогда эти темы впервые нашли выражение, причем через связь между отцом и его ребенком. В сущности, остается открытым вопрос, почему это происходило именно теперь: какое изменение привело к тому, что в эпоху Хрущева в визуальной культуре появляется столь мощная фигура советского отца? Учитывая то обстоятельство, что данный сдвиг происходил до каких-либо изменений в семейной политике или внедрения тех или иных масштабных начинаний наподобие проекта строительства жилья или освоения целины, которые в дальнейшем окажут влияние на способы визуального изображения семейной жизни, сложно связать это изменение с чем-то иным, кроме смерти Сталина. Биологическое отцовство, более не скованное символической отеческой мощью государства, после 1953 года окажется освобожденным, что позволит изображать советского отца совершенно иначе, чем было принято раньше, и с беспрецедентной частотой.

Принимая во внимание этот момент, довольно иронично выглядит тот факт, что символом, воплощавшим переход к эмоционально открытой и активной фигуре отца, был Ленин, культ которого был воскрешен в этот период. Это был единственный персонаж, имевший достаточный вес, чтобы противостоять патерналистскому культу личности Сталина, и поэтому ленинский культ оживлялся с энтузиазмом и энергией, которые отсутствовали в исходном, довольно траурном его варианте. Так, например, весьма симптоматичным стало празднование в 1955 году дня рождения, а не дня поминовения [536] Ленина [537]. Вместе с этим сдвигом произошло изменение в изображении отношений Ленина и советских детей — этот аспект был неотъемлемой частью его мифологизированного образа с самого начала его закрепления вскоре после 1924 года [538]. Новая версия культа исходила из более явной патерналистской риторики: на иллюстрациях в популярной печати Ленин изображался катающимся на санях, слушающим, как читают дети, а на фото — гуляющим за руку со своим племянником Виктором на даче в Горках [539]. Однако в действительности первые художественные изображения вождя, проводящего досуг с детьми, появились еще до смерти Сталина: речь идет о карандашных рисунках Николая Жукова в выпуске «Огонька» в преддверии нового 1953 года [540]. Эти простые картинки, на которых Ленин и Крупская запечатлены с детьми у новогодней елки, показательны с точки зрения совершенно иного изображения связи между Лениным и самым молодым поколением в сравнении с предыдущими иллюстрациями. Ленин больше не богоподобная фигура и не образец для подражания — он осязаемо присутствует в жизни детей, выступая эмоциональным и поразительно человечным персонажем. Хотя рисунки Жукова были сделаны в сталинскую эпоху, появившееся в них новое патерналистское изображение Ленина ее пережило. Помимо публикации в «Огоньке» они также были напечатаны в том же году в январском номере «Работницы», а затем использованы в рамках празднования 90-летия со дня рождения Ленина, когда они вновь появились в «Огоньке» — на сей раз на задней странице обложки, — и с ними также были выпущены почтовые марки.

В качестве символа нового 1970 года рисунки Жукова выйдут на обложке «Огонька», что демонстрировало как их устойчивую привлекательность, так и ключевое значение отношений Ленина и детей в новой возрожденной версии его культа [541].

Наряду с подобными изображениями советских вождей, отцовство также становилось ключевым направлением в конструировании образа советского героя. Как и в случае с использованием патернализма в культе Ленина (и в гораздо меньшей степени в культе Хрущева), это не было неким «ребрендингом» образа отцовства сталинской эпохи, в рамках которого отношения отца и ребенка приобретали более метафорическое качество, — напротив, отцовство советского героя отныне было фактическое, биологически удостоверенное. Не сводившиеся только к своим публичным ипостасям, знаменитые люди теперь часто появлялись на страницах журналов в роли активных и увлеченных отцов, о чем свидетельствуют многочисленные разворотные публикации о Юрии Гагарине, появившиеся после 1961 года. Гагарин, несомненно, был величайшим героем хрущевской эпохи.

Он часто представал не только в образе дерзкого