Две вечности. Асфиксия - Ананке Кейрин

не каменные высотные дома и гудящий поток людей, а лесная безмятежная тишина, соседствующая с привычными природными звуками – пением птиц, шелестом деревьев и завыванием ветра, гуляющего по просторному чердаку.

Резкая смена обстановки меня даже обрадовала, – я всегда любил проводить время на свежем воздухе, а скучные клумбы и живая изгородь, где я обычно играл в городе, не шли ни в какое сравнение с окружающими дом неизведанными лесными просторами. Сладкий лесной воздух и красота природы всегда положительно влияли на людей, и я не стал исключением.

Только безмятежное существование не длилось вечно. Мама только начинала готовиться к моему обучению.

Мы продолжали спать в одной кровати, потому что мама и мысли не допускала, чтобы расстаться со мной хоть на минуту. Её начали мучить кошмары. Она просыпалась с воплями ужаса вся в поту, после чего незамедлительно проверяла моё состояние.

Её губы теперь были практически всегда искусаны в кровь, и я ощущал, как горит моя кожа в том месте, где её поцелуи оставляли алые следы. Хотелось немедленно убежать и умыться, но я терпел, потому что был хорошим мальчиком.

– Приснился плохой сон, мам?

– Плохой, очень плохой. Хуже не придумаешь.

Я не хотел думать о плохих снах, но мама считала моё молчание призывом продолжить разговор.

– Мне снилось, что ты умер. Ты нарушил правила хороших мальчиков и предал меня, повернулся ко мне спиной, перестал слушаться моих наставлений. Вместе со своими братьями и сестрой ты решил, что можешь творить ужасные поступки, и не думал о последствиях. Ты совершал ужасные вещи, а потом…

Хотелось зажать руками уши и не слышать продолжения, но хорошие мальчики всегда внимательно слушают, что говорят им мамы.

– Ты стал плохим мальчиком, Шенни, поэтому и тебя настигло наказание. Ты так мучился, так страдал! Никогда не видела столько крови! Ты лежал под колёсами грузовика, раздавленный и сломанный, как кукла. С бампера машины стекала твоя кровь… Руки и ноги вывернуло, позвоночник изогнулся, а внутренние органы превратились в кашу… Шенни! Джошени!

Больше не в силах сдерживать рыдания, она прижимала меня к себе, пока я продолжал находиться под впечатлением от рассказанной истории. Живая фантазия, как наяву, представила страшную картину – визг тормозов, удар, боль, а потом – кровавая пелена, застилающая взор. Картину дополнил запах – знакомый аромат крови, напомнивший о вечере, когда Флинн в последний раз сыграл со мной в «холодно-горячо».

Очередное пробуждение означало новый жуткий рассказ.

– Ты поступил очень плохо… а потом… потом…

Мама будто перекладывала увиденное из своей головы в мою, как вытаскивает из сумки продукты и ставит на нужную полку в холодильнике.

– На тебя напали… Это был злой человек, который хотел забрать твою жизнь. Он мучил тебя, избивал, ломал кости и вырывал ногти, после чего отрезал твои конечности, – одну за другой… Ногу, руку… Пока от тебя не осталось одно только тело… Как ты кричал! Не надо больше кричать, я не вынесу твоих криков!

И я не кричал, хотя хотел рыдать и выть от страха.

– Мне приснился сон… Ты поступил очень плохо. Тогда возникли две руки – гниющие, смрадные когтистые лапы. Они вцепились в твоё горло, разрывая кожу, и потащили на глубину чёрного, заросшего тиной болота. Ты пытался кричать, но вязкая тина всё заполняла и заполняла лёгкие. И ты умер, умер!

Каждую ночь повторялось одно и то же.

– Мне приснился сон… Ты поступил очень плохо. Тогда на тебя налетел рой насекомых. Они окружили твоё тело, оглушили бесконечным жужжанием, после чего проникли в рот, уши, ноздри, проедая себе дорогу к самому мозгу…

– Мне приснился сон… Ты поступил очень плохо. Тогда…

– Мне приснился сон…

– Мне…

– Ты спишь? Ты видишь меня? Ты… ещё живой?

Когда каждую ночь слушаешь во всех подробностях о собственной смерти, начинаешь волей-неволей сомневаться в принадлежности к миру живых. Но утром, просыпаясь под щебетания лесных птиц, как какая-нибудь Золушка из сказки, я осознавал, что всё ещё живу.

Потому что был хорошим мальчиком.

Все ужасы, рассказанные мамой, были о другом, плохом Джошени. Плохой Джошени показывал, каким я стану, если собьюсь с пути и выберу холод. Плохой – холодный – Джошени символизировал смерть.

По сей день он стучится в дверь моих сновидений и ступает на порог, как старый добрый приятель, напоминая, что всегда находится рядом, идёт за мной след в след, источая смрад гниющей плоти и оставляя за собой кровавые следы.

* * *

Мамины сны не были частью тренировок. Нет, она разработала чёткий распорядок дня, достойный настоящего хорошего мальчика.

Утренняя пробежка и зарядка.

Завтрак.

Учёба (мама оказалась прекрасным учителем. Позже, когда я пошёл в обычную школу, с лёгкостью влился в образовательный поток).

Обед.

Работа по дому.

Ужин.

Отдых.

По выходным – в субботу и воскресенье – мама придерживалась особого расписания.

Утренняя пробежка и зарядка.

Завтрак.

Учёба.

Обед.

Обучение.

Обучение смерти, если можно так выразиться.

Что я должен был узнать о смерти плохих людей?

Во-первых, умирать больно. Во-вторых, смерть неприглядна и отвратительна. В-третьих, то, что ждёт человека после смерти, может оказаться куда страшнее. Зная обо всём этом, так или иначе пробудишь в себе волю к жизни.

Начала мама с простого – с фильмов.

Всё происходило следующим образом: она включала старый кассетный видеопроигрыватель, и по телевизору начинался наш личный киномарафон. Мы не смотрели фильмы в прямом их значении, а скорее избранные нарезки самых важных, по маминому мнению, эпизодов. Разумеется, в основном её выбор пал на фильмы ужасов.

До этого мне никогда не разрешали смотреть ничего подобного, хотя один раз Флинн смилостивился и позволил глянуть одним глазком на глупое кино про пришельца, который собирался захватить планету. Вспоминая об этом сейчас, могу сказать, что тот фильм не был страшным или даже кровавым, но на меня-ребёнка произвёл сильное впечатление. Долго же я боялся того пришельца!

Но мамины фильмы буквально вывернули сознание наизнанку.

Лишённые любой логической связи, вырванные из контекста эпизоды представляли собой настоящую мешанину из насилия, жестокости и боли. Персонажи кричали, как обезумевшие, когда им раз за разом отрывали конечности, потрошили животы, выкалывали глаза и ломали шеи. Вопли сменялись другими, ещё более душераздирающими, но картинка на экране оставалась неизменной – кроваво-красные потоки словно омывали экран изнутри, и я волей-неволей вспоминал знакомый металлический запах.

Голоса метались в моей голове и создавали звонкое эхо, заполненное мольбами о помощи, криками боли и ощущением липкого, неконтролируемого ужаса. Люди на экране страдали. Они боялись. Они молили, чтобы мука скорее прекратилась.

Это