Дневники матери - Сью Клиболд

Домой мы ехали в молчании, всех троих одолевали самые разные чувства: злость, отвращение, страх и замешательство. Мы добрались до дома, эмоционально и физически истощенные, около четырех утра. Нам с Томом нужно было обсудить, как мы будем реагировать. Мы сказали Дилану, что последствия будут, но мы поговорим о них после того, как отдохнем. Солнце встало еще до того, как я, утомленная, смогла закрыть глаза и заснуть.

Том проснулся раньше меня. Когда Дилан встал, они долго разговаривали. Позже Том сказал мне, что Дилан очень, очень злился — на всю ситуацию, полицейских, школу, несправедливость жизни. Он был так зол, что, кажется, не мог понять неправильность того, что сделал.

Я и сама злилась и не хотела говорить с Диланом, пока не успокоюсь. Позже мы сели вдвоем на ступенях лестницы. Наша спальня была на первом этаже, а комната Дилана — наверху, поэтому мы часто садились на лестнице, чтобы поговорить. Тем же вечером я дословно записала этот разговор в дневнике, и после смерти Дилана он бессчетное количество раз всплывал у меня в памяти.

Я начала:

— Дилан. Помоги мне понять одну вещь. Как ты мог сделать что-то настолько неправильное с точки зрения морали?

Он открыл рот, чтобы ответить, но я прервала его:

— Стой, подожди минутку. Вначале расскажи мне, что случилось. Все, с самого начала.

Он рассказал мне об этом ужасном вечере. После того, как Зак ушел из церкви, они с Эриком решили попускать фейерверки, поэтому поехали на парковку неподалеку от нашего дома, где приезжие любители активного отдыха оставляли свои машины, чтобы прокатиться на велосипедах по живописным горным дорогам. Там они увидели пустой автофургон, припаркованный в темноте. Внутри заметили электронное оборудование. Фургон был заперт. Они попробовали открыть окно. Дилан попытался объяснить свои действия тем, что в фургоне никого не было. Когда окно не открылось, они разбили его камнем.

Я спросила Дилана, не Эрик ли придумал разбить окно. Он ответил:

— Нет. Это мы оба. Мы подумали об этом вместе.

Они забрали электронику и поехали в укромное место неподалеку. Несколько минут спустя мимо проезжал помощник шерифа, который увидел разбитое окно фургона. Он обнаружил двух мальчиков, сидящих в машине Эрика с крадеными вещами, немного дальше по дороге. Как только офицер подошел к машине, Дилан во всем признался.

Услышав всю историю, я снова задала свой вопрос:

— Ты совершил преступление против личности. Как ты мог сделать что-то, настолько морально неправильное?

Его ответ меня шокировал. Он сказал:

— Это было не преступление против личности, а против компании. На такие случаи у людей есть страховка.

У меня просто челюсть отвисла. Я закричала:

— Дил! Воровство — это преступление против личности! Компании состоят из людей!

Я пыталась воззвать к его разуму:

— Если кто-нибудь из наших арендаторов попытается украсть светильник в одной из наших квартир, это будет преступление против компании, сдающей жилье, или против нас?

Дилан пошел на попятный:

— Хорошо, хорошо, я понял.

Но я не остановилась на этом. Я объяснила, что владелец фургона должен будет заплатить франшизу[16] страховой компании.

— Не бывает преступлений без жертв, Дилан.

Я слышала историю о программисте, который нашел способ переводить себе крошечные, практически незаметные суммы денег со счетов, где оставались не принятые в расчет несколько центов.

— Вскоре ты узнаешь достаточно, чтобы сделать нечто похожее, — сказала я сыну. — Ты думаешь, что это этично?

Он сказал, что знает, что неэтично, и заверил, что никогда не сделает ничего подобного.

То, что он сделал, было неправильно, и я хотела, чтобы он это понял. Пытаясь разбудить сочувствие, я спросила, как бы он чувствовал себя, если бы что-нибудь украли у него?

— Дилан, если ты не хочешь следовать никаким правилам в своей жизни, помни хотя бы о Десяти заповедях: не убий, не укради…

Я остановилась, чтобы подумать, какие еще из заповедей могут иметь отношение к делу, и решила перестать поучать сына.

— Это правила жизни.

— Я это знаю, — сказал он.

Некоторое время мы молчали. Потом я сказала:

— Дил, ты меня пугаешь. Как я могу быть уверена, что ты никогда не сделаешь ничего подобного снова?

Он сказал, что не знает. Казалось, понимание того, что он может сделать что-то плохое под влиянием порыва, напугало его. Он явно чувствовал себя плохим. В этот момент я не ощущала никакой злости, только сострадание.

Перед тем, как мы поднялись со ступенек, я сказала, что он подорвал наше доверие. Мы будем более тщательно следить за ним, и его занятия будут ограничиваться. Он пожаловался, что несправедливо наказывать его, когда он и так будет проходить программу реабилитации. Неужели официальных последствий будет недостаточно? Но его действия не оставили нам другого выбора. Также я добавила, что, по моему мнению, ему неплохо бы встретиться с профессиональным психологом. Сын сказал, что абсолютно не хочет этого делать. Когда я упомянула, что мы могли бы попросить о помощи, если это будет в его интересах, он ответил совершенно однозначно:

— Мне не нужны психологи. Я тебе докажу, что не нужны.

Я была рада, что Дилан сумел вернуться к нормальной жизни и не попал в тюрьму. Тем не менее, через годы после его смерти я побывала в закрытом учреждении для малолетних правонарушителей, в какое, по всей вероятности, мог попасть Дилан, и узнала, что то, чего я так боялась, скорее всего было бы лучше для сына, чем возвращение в школу, особенно, если субкультура Колумбайн действительно была так вредоносна для него, как мы думаем.

Администратор сказал мне:

— Мы здесь для того, чтобы лечить детей, а не наказывать их.

Он описал, какую поддержку могли бы здесь обеспечить Дилану: например, помощь профессионалов, специализирующихся на расстройствах личности и посттравматическом синдроме, который распространен у детей, подвергающихся издевательствам. Группа врачей разного профиля, конечно, диагностировала бы его депрессию и другие психические расстройства, которые могли у него быть. Персонал работал в тесном взаимодействии с родителями. Там даже был компьютерный класс.

Мы никогда не знаем, какие уроки приготовлены для нас, особенно когда думаем, что наши молитвы услышаны и события поворачиваются так, как нам хотелось бы. Тогда мы были рады, что Дилан попал в программу реабилитации. Но я не могу перестать думать, что если бы Дилана послали в исправительное заведение, это могло бы спасти его жизнь и жизни тех, кого он забрал с собой.