Роза Марена - Стивен Кинг

— Рози, я не понимаю…

— Я знаю, и так даже лучше. — Ее голос дрожал, готовый сноварассыпаться на кусочки. — Держитесь от меня подальше, Билл.

Она быстро положила трубку на рычаг, какое-то время смотрелана телефон, затем испустила громкий, полный невыносимой боли крик. Обеимируками Рози столкнула телефон с коленей. Трубка отлетела на всю длину шнура изамерла на полу; непрерывный гудок свободной линии связи странно смахивал натреск сверчков, убаюкавший ее ночью в понедельник. Внезапно она почувствовала,что больше не может слышать этот гудок, ей показалось, что если он продлитсяеще несколько секунд, голова расколется надвое. Она встала, подошла к стене,присела на корточки и выдернула шнур из розетки. Когда попыталась снова встать,дрожащие ноги отказались ей повиноваться. Она села на пол и закрыла лицо руками,давая волю слезам. Другого выбора у нее, собственно, и не было.

В течение всего разговора Анна настойчиво повторяла, что онав этом не уверена, что и Рози не может знать наверняка, несмотря на все своиподозрения. Но Рози знала. Это Норман. Норман здесь, Норман лишился остатковразума, Норман убил Питера Слоуика, бывшего мужа Анны, Норман ищет ее.

7

В пяти кварталах от «Горячего горшка», где не хватило толькопять секунд, чтобы столкнуться со взглядом жены, смотревшей в окно на прохожих,Норман свернул в дверь магазинчика «Не дороже 5». «Любой предмет в нашеммагазине стоит не больше пяти долларов!» — гласил плакат, вытянувшийся вдольвсей стены. Над ним висел отвратительно нарисованный портрет Авраама Линкольна.На бородатой физиономии Линкольна сияла широкая самодовольная улыбка, один глазприщурился в попытке подмигнуть, и Норману Дэниелсу бывший президент показалсяочень похожим на пожилого мужчину, арестованного им однажды за то, что тотзадушил жену и всех четверых своих детей. В этой лавке, которая располагаласьбуквально по соседству с ломбардом «Либерти-Сити», Норман приобрел всенеобходимые ему для изменения своей внешности предметы: пару темных очков ибейсбольную кепку с эмблемой «Чикаго Соке» над козырьком.

Как человек с более чем десятилетним опытом работы вдолжности полицейского инспектора, Норман пришел к твердому убеждению, чтомаскировка уместна в трех случаях: в фильмах про шпионов, в рассказах о ШерлокеХолмсе и на маскарадах. Особенно бесполезна она в дневное время, когда накладныеусы, к примеру, больше всего похожи на накладные усы. А девочки в «Дочерях исестрах», в этом публичном доме нового века, куда Питер Слоуик, как онпризнался в конце концов, направил его бродячую Роуз, наверняка будут пялитьсяво все глаза на прохожих, выискивая среди них хищника, подкрадывающегося к ихборделю. Для таких девочек паранойя — не просто временное состояние, это ихповседневный образ жизни.

Кепка и темные очки сослужат свою службу; все, что онзапланировал на сегодняшний вечер, — это, говоря языком Гордона Саттеруэйта,его первого партнера по работе в полиции, «малюсенькая рекогносцировка». А ещеГордон любил хватать своего юного напарника за неожиданные места, предлагаязаняться тем, что на его языке называлось «резиновой туфлей». Толстый, вонючий,постоянно жующий табак, Гордон с первых же минут знакомства не вызывал уНормана ничего, кроме глубокого презрения. Гордон работал в полиции двадцатьдва года, последние девятнадцать в должности инспектора, но он начисто быллишен чутья. Нормана же природа наградила чутьем с избытком. Ему не нравиласьего профессия, он ненавидел клоунов и уродов, с которыми приходилосьразговаривать (а иногда и вступать в более близкие отношения, если поставленнаязадача включала работу под прикрытием), но он имел чутье, и оно, как показалипрошедшие годы, оказалось самым ценным и незаменимым его качеством. Именночутье помогло ему расследовать дело, приведшее затем к повышению по службе, —дела, превратившего его, пусть даже ненадолго, в золотого мальчика для средствмассовой информации. В том расследовании, как это обычно бывает сорганизованной преступностью, однажды наступил момент, когда путь, по которомупробирались сыщики, растворился в хитросплетении множества расходящихся вразные стороны похожих тропинок. Но существенное отличие состояло в том, чтовозглавлял расследование— впервые за свою полицейскую карьеру — Норман Дэниеле,и он, после того как логические приемы оказались исчерпанными, сделал то, чегоне сумел бы почти никто другой: не медля ни секунды, переключился на интуицию,полностью доверившись ей, внимательно прислушиваясь к тому, что она емуподсказывала, продвигаясь вперед уверенно и напористо.

Для Нормана не существовало такого понятия, как «малюсенькаярекогносцировка»; то, что он собирался сделать, в его словаре называлось«блеснением». Когда заходишь в тупик, не теряйся; отправляйся в место,запеленгованное по ходу расследования, посмотри на него с совершенно открытымясным сознанием, не забитым мусором не нашедших пока словесного выражения идейи полуиспеченных предположений; поступая так, ты будешь похож на человека,который сидит в медленно относимой ветром и течением лодке, забрасывает блеснуи наматывает леску на катушку, — забрасывает и наматывает, терпеливо ожидая,пока что-нибудь попадется на крючок. Иногда крючок возвращается пустым. Иногдаты выуживаешь затонувшую ветку дерева, старую галошу или такую рыбу, от которойотвернется даже голодный енот.

Впрочем, бывает, что на крючок попадается и лакомый кусочек.

Он надел кепку и очки и свернул налево на Гарри-сон-стрит,направляясь к Дарэм-авеню. Расстояние до района, в котором располагались«Дочери и сестры», составляло добрые три мили — не так уж мало для пешейпрогулки, — однако Норман не возражал; этим временем он собиралсявоспользоваться для того, чтобы очистить голову от ненужных мыслей. К томувремени, когда он доберется до дома номер двести пятьдесят один на Дарэм-авеню,его разум будет представлять собой чистый лист фотобумаги, готовый запечатлетьлюбые образы и воспринять любые свежие идеи, не пытаясь приспособить их к ужесуществующим. Кроме того, как можно подгонять новые идеи к старым, еслистарых-то и нет вовсе?

Купленная в гостиничном киоске за баснословную цену схемагорода покоилась в заднем кармане брюк, но он только один-единственный разостановился, чтобы свериться с ней. Проведя в городе меньше недели, он уже зналего гораздо лучше, чем Рози, и снова это объяснялось не тренированной памятью,а его исключительной интуицией.

Проснувшись прошлым утром, ощущая боль в руках, плечах и впаху, с такой ноющей челюстью, что мог открыть рот только до половины (перваяпопытка зевнуть после того, как он спустил ноги с постели, была настоящейпыткой), Норман осознал с нарастающей тревогой: то, что он сделал с волонтеромиз будки «Помощь путешественникам» по имени Питер Слоуик — он же Тамперштейн,он же Удивительный городской еврейчик, — вероятнее всего, ошибка. Насколькогрубая, сказать пока трудно, ибо большая часть случившегося в доме ПитераСлоуика представлялась ему словно в тумане, но в том, что он допустил промах,Норман не сомневался; к тому моменту, когда он спустился вниз и приближался ккиоску в холле отеля, слова типа «вероятно» и «наверное» уже исчезли из егомыслей. Любые вероятности и допущения — для слабаков этого мира; так утверждалего негласный, но неукоснительно соблюдаемый Норманом кодекс жизни,сформировавшийся еще в юношеские годы, после того как мать ушла от отца, апоследний пристрастился вымещать свою обиду и раздражение на сыне.