Ингвар и Ольха - Юрий Никитин

Ольха стояла недвижимо, изо всех сил стараясь заглушить тотжар, что разгорелся в теле. Уже не только сердце, она вся была налита сладкимжаром, и когда сильные руки отстранили ее, она едва удержалась, чтобы неприльнуть к нему снова, не ухватиться обеими руками крепко-крепко.

Голос Ингвара был хриплый и яростный, в нем было слишкоммного страсти и жара:

– Их слишком много!

– Кого?

Ее голос был слабый, едва слышный, она возненавидела его заслабость и за то, что в нем чувствуется, как она отчаянно хочет прижаться кэтому человеку.

– Предателей! Тех, кого можешь уговорить помочь бежать.

Она покачала головой:

– Я таких не знаю.

Он яростно смотрел в ее нежное лицо. Сказал как выкрикнул:

– Сегодня же я увожу тебя отсюда!

Сердце ее оборвалось.

– Куда?

– В свой терем. Там муха не пролетит, муравей непроползет незамеченным. И все подвластно моей воле. А здесь все лезут, липнут,хапают… Не понимают, что ты их просто используешь, как верховой скот, длябегства.

Она застыла. Кровь ее стала холодной, даже сердце пересталобиться. Уйти из этого шумного дома, пусть вражеского гнезда, но полного разныхлюдей, во двор самого лютого врага, где уже никто не улыбнется, не скажетдоброго слова?

Он быстрыми шагами пересек комнату, пинком распахнул дверь.Взревел страшным голосом:

– Павка! Вели седлать коней, приготовь повозку.

Послышались торопливые шаги. В дверном проеме появилсяПавка, уже навеселе, довольный, сытый.

– Уезжаем? – спросил он упавшим голосом.

– Только я. И пленница.

– А я?

– Ты пьянствуешь дальше. Только не пропей коня, порткии оружие.

Павка ухмыльнулся, мол, не обещаю, исчез. Слышно было, какво дворе гонял гридней, готовил коней.

Ингвар услышал ее вздох, оглянулся, это было его ошибкой. Еелицо было бледным, в глазах стояли слезы. Но она молчала, даже не смотрела вего сторону. В груди у него возникла резкая боль. Он сказал себе, что это отраны, что действие дурман-травы проходит, боль возвращается, но сам себявозненавидел за глупую ложь. Ведьма сумела ранить его сердце, он, по ее подломузамыслу, должен ощутить вину, что увез ее из родного племени!

«Нет, – сказал он себе яростно. – Я прав. Я долженее увезти, я креплю Новую Русь. Для блага державы можно и невиновного обидеть.А она вовсе не овечка безвинная!»

Держась за грудь, он повернулся к двери. Успел увидеть, какв ее глазах что-то изменилось, но был слишком слаб и измучен, чтобы ломатьголову. Еще когда отнял от нее руки, как будто оставил там весь жар, всечувства, кроме злости и пустоты, а сам остался только пустым сосудом.

Ингвар ушел готовиться к отъезду, а нищей собраться – толькоподпоясаться; посидела, бессильно сложа руки, снова подошла к окошку,единственному лучику в мир, где есть движение воздуха, где над головой непотолочные балки с мизгирней, а бесконечно высокое небо…

Она увидела расплюснутую фигуру Ингвара. Отсюда, с высоты,он казался вовсе из одних широчайших плеч, двигался, однако, резко, а люди отего злых окриков метались как вспугнутые мухи. Из пристройки выбежала молодаядевка. Ольха узнала Бузину. С радостным визгом бросилась к воеводе, повисла нашее, дрыгая ногами.

Ингвар – Ольха видела отчетливо – погладил ее по спине,похлопал по зовуще оттопыренной заднице. Показалось или он в самом деле дернулголовой, будто намеревался взглянуть на окна? Затем осторожно опустил ее наземлю, расцепил ее руки на своей шее. Что-то говорил, губы шевелились, онасмеялась и хваталась обеими руками за его рубашку. Он говорил терпеливо, держалкисти ее рук в своих ладонях.

«Ну разве так можно цепляться?» – подумала Ольха брезгливо.Ни один мужчина не стоит того, чтобы за него цепляться. Да еще вот такприлюдно. Как бы предостерегая всех, что он уже занят. Неужели найдутся такиедуры?.. Хотя, почему нет? Иным нравятся плеть и грубый окрик. А то и кулаки.Бьет – значит, любит.

Наконец Бузина убежала, подпрыгивая, как ребенок, ивскидывая широким задом. На пороге оглянулась, смеясь и двигая глазками, ноИнгвар уже гонял челядинцев, что выкатывали повозку, впрягшись в длинныеоглобли. Мог бы и оценить, подумала Ольха злорадно. Для него девка старается. Иплатье носит такое короткое, что смотреть срам. И телесами трясет вовсю, а онтолько сопит.

Странно, ощутила тайное удовольствие, что он осталсяравнодушен к сочному мясу Бузины, хотя равнодушен сейчас, при солнечном свете.А когда наступает ночь, когда темные силы крови говорят в мужских жилах громкои оглушающе, когда мужчины, как завороженные жабы, прут в пасти змей…

«Это не мое дело, – сказала она себе резко. – Немое дело!» Может быть, даже лучше, если он будет проводить с этой девкой нетолько ночи, но и дни. Не будет раздражать и злить ее своим дурацким видом,насупленным лицом. Словно не он ее держит в плену, а она его!

– Не мое дело! – повторила она твердо. –Больше об этом не хочу знать, говорить и слышать.

Дверь распахнулась, Ингвар вошел, буркнул:

– Запрягают. Ты готова?

– Нет, – съязвила она, – еще не все вещисобрала.

Он нахмурился, голос стал предостерегающим:

– Что-то ты больно осмелела…

– А я никогда не была трусливой. Ты не заметил? –и добавила ровным, как степь, голосом: – Эта женщина… Кто она?

Ингвар застыл, долго собирался с ответом, будто размышлял,как защитить Киев от хазарской конницы и вообще обустроить Новую Русь:

– Э-э… какая?

– Которую ты на руках носил.

Он вспыхнул:

– Я никого на руках не носил!.. Ты говоришь о Бузине?

– Если ее так зовут.

– А в чем дело? – насторожился он. – Онаподходила к тебе?

– А что? – ответила она вопросом на вопрос. –Я такая уж заразная? Она могла попытаться меня утешить…

Он отмахнулся с некоторым пренебрежением:

– Тебя?

Она вскинула брови:

– А что? Я уж совсем не нуждаюсь в утешении?

Ингвар смотрел на нее с сомнением. Лицо его было неподвижно,однако в глазах поблескивали злые огоньки. Похоже, не считал, что ей можетпотребоваться утешение вообще. Но когда заговорил, взор его уперся в пол, аголос стал несколько досадливым:

– Просто она… чересчур проста.

– Мы все просты.

– Она проста как корова. Ей все одно, кто будет еебыком, лишь бы он был самый сильный и здоровый. Ну, чтобы от него был приплодкрепкий… И побольше.