И оживут слова - Наталья Способина

– Рана болит? – обеспокоенно спросила я.

Он в ответ скорчил мину, жутко напомнив мне Радима, который так же посмотрел на меня, когда я спросила о его ране.

– Знаешь, мне так странно, что кого-то может ранить. И что после этого не лежат в постели, а носятся, как я не знаю кто… – не удержалась я.

– Странный у тебя мир, – медленно произнес он, глядя мне в глаза.

Почему-то в этот момент его смешные девятнадцать не казались мне такими уж смешными. Как там говорил один из воинов Радима: так смотрит, будто что-то про тебя знает? В этот миг мне тоже казалось, что Альгидрас знает обо мне гораздо больше, чем я о нем.

– А хваны правда волшебники?

– Волшебники? – непонимающе переспросил Альгидрас.

– «Чудесники», – вспомнила я слова Любима.

– Я не знаю, кого они здесь называют чудесниками, но хваны… иные.

Слово «были» не прозвучало, но даже несказанное оно так явно чувствовалось, что мне стало не по себе. Я попыталась найти другую тему для разговора, сказать хоть что-то, чтобы его отвлечь, но вместо этого зачем-то спросила:

– А почему о вас говорят почти как о богах?

– Не о богах, нет. Просто… не все понимают. А непонятное не любят.

– Ты говоришь не так, как они, – заметила я.

– Ты тоже.

– У меня есть причины.

– И у меня.

– Ты не отвечаешь на вопросы – только больше путаешь, – пробормотала я с досадой.

– Я не словен, поэтому говорю по-иному.

– Дело не в акценте. Ну, не в выговоре, – пояснила я, увидев, как он напрягся. – Ты говоришь сложнее.

– Знаю, – наморщил нос Альгидрас. – Я стараюсь так не делать. Не всегда выходит.

– Не бросай меня здесь!

Я сказала это и удивилась сама себе. Я никогда не говорила этих слов мужчине. Мне всегда казалось унизительным просить о помощи, просить не бросать. Будто я сама не в силах справиться. В душе я всегда презирала героинь любовных романов, пытавшихся такими дешевыми трюками удержать мужчин. А вот сейчас я вдруг поняла, что есть ситуации, в которых нет места правилам приличия и заботе о том, что о тебе подумают, и у меня вырвалось то, что жгло меня изнутри все эти недели. А еще… выходит, я увидела в нем мужчину? Защитника?

Альгидрас открыл рот, чтобы что-то сказать, потом закрыл его, нервно взъерошил волосы, облизал нижнюю губу. Я видела его растерянность и смятение. Точно он искал предлог отказать и, видимо, не находил, потому что тоже был здесь один и прекрасно понимал, каково мне.

– Знаешь, – начала я, не давая ему возможности собраться с мыслями, – мне очень страшно. Радим… он такой настоящий. Самый лучший. А я ведь каждый день его обманываю. Сперва я хотела все ему рассказать, а потом струсила… Сначала все ждала, что он поймет, что я не она. Ну, нельзя же так спутать. Он же знал ее всю жизнь. Почему он не видит?

– Пока он ее искал в море да на земле – для него тоже жизнь прошла.

– Но ее ведь нет, понимаешь? Это так страшно. Ведь получается, что я ее убила? Это же я написала… – я почувствовала, что у меня зуб на зуб не попадает, и виной тому был точно не холод. – Я постоянно об этом думаю. Ведь напиши я по-другому…

Альгидрас крепко сжал мои плечи и притянул меня к себе. Совсем как днем. И я снова вцепилась в него мертвой хваткой. Наконец-то я произнесла вслух то, что не давало мне покоя столько времени: призналась в том, что это я виновата в случившемся со Всемилой.

– Послушай, это не твоя вина! – прозвучало у моего уха. – Я не знаю, как правильно это объяснить. Но ты не можешь говорить, что ты виновата. Ты же не знаешь, случилось то, что ты написала, или ты записала то, что случилось. Понимаешь?

– Думаешь, я просто могла записать то, что уже случилось? – медленно проговорила я в его плечо.

– Я не знаю, но так может быть. Все предания кем-то однажды были записаны.

Почему-то подобная мысль даже не приходила мне в голову. Я возомнила себя творцом этого мира. А что, если Альгидрас прав и все гораздо проще?

– Я все равно должна рассказать Радиму. Я просто с ума схожу оттого, что он заботится обо мне, а ее уже нет.

– Вот этого делать не смей! – Альгидрас отстранился от меня, сильно сжав мои плечи. – Он не поверит. А если поверит, это его убьет! Ты просто не понимаешь, что для него Всемила.

Альгидрас смотрел на меня напряженно, все еще сжимая мои плечи.

– Мне кажется, ты немного преувеличиваешь, – осторожно ответила я. – Не знаю, было ли так до плена, но Всемилу здесь не любят. Все шушукаются за моей спиной. Жена Улеба выставила меня из их дома. Наверное, не все было гладко. Я не понимаю: неужели Радим этого не видит?

– Скажи, а если близкого тебе человека не любят другие люди, шушукаются за его спиной, выставляют за ворота, он перестает быть твоим близким? – прищурившись, спросил Альгидрас, и мне внезапно стало стыдно.

Я была так зла на Всемилу за то, что мне приходится здесь терпеть, что совсем забыла об этой стороне вопроса.

– Нет, конечно. Я не говорю, что Радим не будет горевать о сестре. Я имела в виду… Мне просто показалось, что она была… – Я подумала, что все же есть вероятность того, что между Альгидрасом и Всемилой была большая и светлая любовь, и осторожно произнесла: – Сложным человеком. Неспроста же тут так все… А про Радима… Это уже случилось, Альгидрас. Мое молчание ничего не изменит и ее не вернет. К тому же он воин. Он столько раз видел смерть. Для него это по-другому! Да он сам ничего не сделал, чтобы помешать девочке, взошедшей на погребальный костер! И ты, кстати, тоже. Ты стоял вместе со всеми и смотрел!

Альгидрас покусал губу, посмотрел в сторону, а потом негромко ответил:

– Смерть – это всегда смерть. Воин ты или нет.

Он посмотрел мне в глаза, и я поняла, что сейчас мы говорим уже не о Всемиле и не о Радиме. Я задумалась: видел ли он смерть своих близких, или хванские боги были к нему милосердны и он просто об этом от кого-то узнал? Ведь был же у него род. Значит, были родители, может быть, братья, сестры, любимая девушка… Только я уже знала, что это так и останется для меня загадкой. По какой-то причине я не видела его прошлого так, как видела прошлое семьи Радима, а спросить напрямую у меня просто не повернулся бы язык. Девятнадцать – это все-таки ужасно мало, особенно когда речь идет о потерях. Я только от всей души надеялась, что он все же не видел, как гаснет жизнь в дорогих ему людях.

– Либо ты привыкнешь к этому миру, либо лишишься разума, – нарушил тишину Альгидрас. – И я тебе ничем не помогу.

– Почему я оказалась здесь? – спросила я, надеясь хоть на какое-то объяснение, но хванец не спешил отвечать.

Он смотрел на меня не отрываясь, и под его взглядом мне было одновременно и неуютно, и до странного правильно.

– Ты сегодня рассказывал воинам о прядущих. Говорил, что они приходят из ниоткуда и меняют судьбу… – произнесла я, нервно поежившись от звука собственного голоса.

Альгидрас медленно кивнул, по-прежнему глядя мне в глаза.

– А как они приходят?

Он пожал плечами.

– По-разному. Кто-то приезжает из дальних краев, кто-то просто приходит и никому не говорит откуда или же не помнит свою прежнюю жизнь.

– Но это же просто предания, да? Это ведь не означает, что они существуют на самом деле?

Я отчаянно пыталась найти рациональное зерно в их фантастических теориях.

– Предания не творят из воздуха. Да, в них есть домыслы, но свое начало они всегда берут из жизни.

– Ты считаешь, что я прядущая? – напрямик спросила я, и Альгидрас вздохнул.

– Пока на это похоже больше всего.

– Но я же тогда должна быть особенной.

– Верно, ты и есть особенная, – негромко сказал он, и мне отчего-то стало неловко.

Кашлянув, я поспешно спросила:

– А что я теперь должна делать?

– Хранить того, ради кого ты сюда пришла.

– Но как я