И оживут слова - Наталья Способина

вышила за эти месяцы! Даже не злилась, что оберег, подаренный Златкой взамен порвавшегося в походе, поверх тех рубах теперь красовался. И сама Злата уже так не злила, потому что видела Всемила: она все равно важнее. Она же молодшая, родная кровь. И счастье было таким огромным, что даже Голос отступил, не звал больше.

А потом Всемила заметила его… Нет, она в первый же день узнала, что Радим привез чужеземца. Но не до того ей было, хоть Желана и тащила на чужака посмотреть. Не хотела Всемила. Ну что на него смотреть? Две головы у него, что ли?

Ходил, правда, слух, что это живой хванец. Но Всемила, хоть и слушала с детства сказания о хванах, верила мало. Впрочем, бывало, думала про себя: смогли бы хваны победить Голос? Раз чудесники такие? Но как только приходил Тот, кто всегда зовет, ни о каких хванах она и не вспоминала, потому что точно знала: никто, кроме брата, не поможет.

Потом Радим сам привел хванца в их с матерью дом. Всемила тогда как раз букет зверобоя матери с луга несла, а хванец во дворе был. Всемила и удивиться не успела тому, чем он, вот такой, побратимства воеводы удостоился, как заметила, что хванец гладит Серого. Всемила обмерла, потому что к Серому даже Улеб подойти боялся: пес только семью признавал. Сколько сил потратила Всемила в эту седмицу, чтобы к Радиму его приучить. Получилось только оттого, что, пока Серый рос, Злата рубахи ему да ножны Радимовы таскала. Всемила тогда только смеялась, да, оказалось, зря.

Но сейчас Серый не просто не рычал и не скалился. Он зажмурился и терся лбом о ногу чужака.

– Что ты сделал с моим псом? – вместо приветствия спросила Всемила.

Хванец обернулся и слегка улыбнулся:

– Мы подружились. Я – Олег.

Говорил он странно, нараспев. И еще негромко. Так, что прислушиваться нужно было.

Всемила отчего-то разозлилась. На предателя Серого да на этого… Олега. Молча развернулась и пошла в дом. Подвесив на крюк в сенях связку зверобоя, Всемила пошла на голос Радима. Брат что-то искал в своих покоях и отчитывал котенка за то, что тот стащил его рукавицу. Котенок сидел на откинутой крышке сундука и жевал рукавицу.

– Там твой Олег, – сказала Всемила, подхватывая котенка на руки.

– Да, он меня ждет. Познакомились?

– А что мне с ним знакомиться? – откликнулась Всемила, пытаясь спасти остатки рукавицы. Котенок сжал зубы сильнее, да еще когтями вцепился.

Радим выпрямился и посмотрел на нее с укором. Иногда он умел смотреть на нее вот так.

– Не обижай его, Всемилка. Вот увидишь: он славный.

Рукавицу удалось высвободить, но котенок в запале вцепился зубами в ее руку.

– Вот леший! – крикнула Всемила, отбрасывая кота, и лизнула царапину, потом подула на нее и посмотрела на брата. Радим уже снова что-то искал. Глядя на его склоненную голову, она вдруг поняла, что что-то в его словах ей не нравится.

– Славный? – переспросила Всемила.

Радим захлопнул сундук и отодвинул сестру в сторону.

– Да, очень.

Всемила поняла, что не так во всем этом: Радим редко разбрасывался такими словами.

– Он гладит Серого!

– Я видел. Серый его сразу признал.

И послышались в голосе брата радость и гордость, будто это побратимство не из жалости, будто по-настоящему.

В дверях Радим обернулся:

– Так пойдешь?

Всемила медленно покачала головой.

А потом она стояла у окна и смотрела на залитый солнцем двор. На то, как Радим, смеясь, говорит что-то чужаку, а тот поднимает голову и улыбается Радиму, щурясь от солнца. И смотрит чужак на Радима как… как на своего. А потом чужак треплет Серого по ушам, и Серый подпрыгивает, ласкаясь.

Они ушли, о чем-то разговаривая. И впервые Радим не посмотрел на окна, выходя за ворота. А еще он положил руку на плечо хванца. Радим, который никогда ни к кому не прикасался, если не было нужды… И снова стало страшно.

Радим таскал за собой хванца, будто дня без него провести не мог. Всемила злилась и не понимала, почему мать и Злата так привечают чужака. Вернее, понимала: из жалости. И сама себя убедила, что и Радим в побратимство это впутался из жалости. Только все одно худо получалось. Жалость – не жалость, а врос проклятый хванец в Радима, как гриб в дерево. В Свири никто с ним дружбы не водил. Да и как с таким водить, когда он все время молчит да улыбается едва заметно, словно он старше Улеба.

Всемила пробовала со Златкой посекретничать: мол, что да как с этим хванцем, доколе Радим в побратимство играть будет? Потому что одно дело – жена, тут уж боги так велели: жена должна быть. А другое дело, когда вот так, ниоткуда… но Златка сделала вид, что не понимает, а может, и вправду не понимала, почему Всемиле он не по нраву. Защищала хванца, хвалила по-всякому. А Всемила смотрела, как светятся глаза невестки, и думала, что будь это не Злата, то уверилась бы Всемила в том, что любятся эти двое за спиной Радима. Только… Злата бы не стала. Горяч Радим, не простит. Да и сложно было представить Злату с хванцем. Он ее чуть не на полголовы ниже. А мужчина должен быть… мужчиной. Воином. Таким, чтобы дух захватывало.

Всемила подумала о тех, кто цветы украдкой через забор перекидывал да жаркие взгляды бросал. Только вот ни от одного из них дух не захватывало. Не встретила, что ли, пока своего единственного? А встретить уже хотелось. Только суженый этот… Ну да ладно. До этого еще вон сколько – Радима уговорить можно. Он в обиду не даст.

Это вон, может, воины да Златка думают, что раз однорук, так это доблесть. А Всемилу аж озноб при мысли о суженом брал. Мужчина должен быть мужчиной. А тут… калека какой-то. Она часто вспоминала, как Радим по молодости тоже едва руки не лишился. Уж тогда испугались они – словами не передать. Да только боги миловали: переболел, да с рукой остался, пусть и подводила порой. Всемилка иногда думала, что было бы, если бы Радим так… А только дурное все думалось. Выходит, и она дурная, если для нее раз без руки, уж и не человек… И хорошо, что боги миловали. Гнала Всемила от себя те мысли.

А потом она вдруг поняла, что нужно сделать с чужаком. Как ей это в первый раз придумалось, Всемила не помнила. Словно всегда эта мысль в ней жила и только ждала, когда чужак появится да Радимку у нее забрать попробует. Сначала она вправду хотела добром. Нет, конечно, не подружиться с чужаком, но хотя бы понять, как от него избавиться по-доброму. А для того нужно было сперва хванца одного застать да посмотреть, как он себя с ней, Всемилой, поведет. Только в то время, как хванец без Радима был, Всемила дома сидела, потому как девка потемну не выходит, да и далеко одной нельзя было. А уж там, где его встретить можно было, он всегда при Радиме. А тут как поговоришь, коли они с братом ни на полшага друг от друга не отходят? И не сделаешь ничего.

Правда, однажды Всемила решила чужака и при брате проверить: нарочно корзинку уронила – посмотреть, что хванец сделает. Радим того не заметил: чуть впереди шел, а хванец быстро нагнулся, корзинку поднял, да еще рушник, выпавший из нее, сложил ловко да аккуратно и молча Всемиле передал. Чего она сама ждала – непонятно, то ли что он тоже корзинку ту не заметит, то ли что слова какие скажет. А он смолчал, и Всемила со злости даже не поблагодарила – молча бросилась брата догонять. Рассердило ее то, что он даже взгляда на нее не бросил. Будто и не человек она. Со Златкой вон и смеется, и говорит… И решила Всемила, что добьется от него ответа, чего бы ей это ни стоило.

Так вот у них и получалось. Делала она