Симметрия желаний - Эшколь Нево

меня коснуться, легкими такими, порхающими движениями. Сначала погладила по тыльной стороне ладони. Потом – по колену. Под конец – по внутренней стороне бедра. И задержала там руку. Надолго.

– И ты с ней переспал.

– Практически… – Черчилль поднялся с дивана. Обычно в этом месте он пускался в подробные описания. Но сейчас он встал, по-стариковски вздохнул, подошел к окну, отодвинул штору и уставился на улицу.

– С ума сойти! – сказал он.

Я думал, что Черчилль имеет в виду себя и то, что с ним произошло. Что он раскаивается. Но он повторил:

– С ума сойти! Иди взгляни, что тут творится.

Я подошел к окну. Был час ночи, и на моей маленькой улице между припаркованными машинами танцевали с десяток молодых женщин в традиционных золотистых платьях. Действом руководила женщина постарше с длинными черными волосами, которая била в большой барабан – все быстрее и быстрее. В центре их кружка стояли молодой парень и девушка в белом – жених и невеста. Казалось, вся эта кутерьма их и забавляет, и восхищает. Через равные промежутки времени женщины останавливались, осыпали жениха и невесту конфетти, а затем снова принимались танцевать и петь.

– Это хина, – объяснил Черчилль.

– Помолвка? Среди ночи? – удивился я.

– Вот за что я люблю этот город, – сказал он. – Здесь все возможно. И что еще лучше – никто не возмущается.

– Точно. В Хайфе соседи наверняка уже позвонили бы в полицию.

Участники хины как раз достигли перекрестка, когда на улице появилась охранница парковки. Спустя мгновение ее поглотило море золотистых платьев. Женские руки тянулись к ней, ласково призывая присоединиться к танцу. Охранница сопротивлялась, пыталась вырваться из обступившего ее круга, но вдруг, словно что-то в ней сломалось, уступила и отдалась обряду: распустила волосы, расстегнула верхнюю пуговицу блузки и закружилась в танце перед женихом.

– Нет, ты только посмотри, какая сцена! – сказал Черчилль.

Охранница наконец оторвалась от веселящейся толпы и снова принялась лепить на ветровые стекла машин парковочные талоны, но Черчилль не спешил задергивать штору.

– Помнишь ту поездку на День независимости? Помнишь, как я взял с тебя клятву, что после армии ты переедешь сюда вместе со мной?

– Конечно.

– Как думаешь, все сложилось бы по-другому, останься мы в Хайфе?

– Что именно?

– Да все… Мы были бы другими. Ты не думаешь, что этот город нас изменил?

– Конечно. Я теперь и не вспомню, как на механической коробке передач въехать на холм.

– А кроме этого?

– Не знаю. Не уверен. Столько времени прошло… Поди разберись.

– Посмотри, посмотри на эту тетку с барабаном, – прервал меня Черчилль. – Посмотри, какая красота. Наверное, мать невесты. Жаль, что Офир не видит, может, это убедило бы его вернуться в город.

– Вряд ли, – сказал я. – Думаю, он уже миновал точку невозврата.

– Точку разврата, – повторил Черчилль одну из шуточек Офира времен его славных трудов на ниве рекламы.

Пестрая процессия скрылась за углом, но Черчилль еще долго стоял у окна, словно опечаленный тем, что ему придется вернуться к рассказу про Керен. Наверное, он предпочел бы присоединиться к танцорам, бить в барабан и забыть обо всем.

– Скажи, – вдруг спросил он, – на своей свадьбе я выглядел таким же счастливым, как та пара на улице?

Я не знал, что ответить. На его свадьбе я по большей части смотрел на невесту.

– Нет, я не был таким же счастливым, – продолжил Черчилль, не дожидаясь ответа. – Потому что даже на свадьбе я думал о Керен. Вспомнил о ней по меньшей мере дважды за церемонию. Вот почему я так напился. Чтобы избавиться от мыслей о ней. И от мыслей о записках с пожеланиями. Тех самых, написанных к следующему чемпионату. В одной из тех, которые я не читал вслух, я написал: «Хочу встретиться с Керен, совершенно случайно, когда навсегда ее забуду».

– «…Я в Галилее раз девчонку полюбил…» – подхватил я песню Меира Ариэля.

Черчилль одарил меня теплым взглядом – такими мы часто обменивались раньше, еще до разрыва. Они означали: как здорово, что на свете есть человек, способный понять мои самые тонкие намеки.

– Знаешь, что самое смешное? – продолжил он чуть бодрее. – Все эти годы она и правда жила в Галилее. В какой-то деревушке возле Кармиэля.

– Одна?

– То одна, то с кем-то. По крайней мере, так она мне сказала. Я уже не знаю, чему верить, а чему нет. Она сказала, что ни за какие деньги не откажется от своей свободы, и тут же пригласила меня в гости. Я ответил, что как-нибудь обязательно заскочу. Тогда она закинула ногу на ногу – не забывай, на ней было платье с разрезом на боку – и сказала: «Я имею в виду – сейчас».

– Значит, ты с ней переспал, – нетерпеливо перебил его я.

– Да. Но с единственной целью – изгнать злого духа. Я говорил себе: да, я изменяю Яаре, но делаю это для ее же блага.

– Для ее блага? – воскликнул я. Я начинал подозревать, что Черчилль снова намеревается запутать меня своей хитроумной риторикой.

– Знаю, это звучит мерзко, – сказал он, – но именно так я и думал. Что если я с ней пересплю, то узнаю ее тайну. А если я узнаю ее тайну, она больше не будет сводить меня с ума.

– Ну и как, узнал? – спросил я, надеясь, что в моем голосе не звучит презрение.

– Узнал, – печально сказал Черчилль. – Мы пришли к ней. Стали целоваться. Вдруг она останавливает меня и говорит: «Мне нужно тебе кое-что сказать». А я уже весь горю, уже по краям обуглился, как поздравительные открытки, которые я когда-то делал для вас, ребята. Она отводит мою руку и говорит, что, как ей кажется, я должен знать: она оказалась в суде не случайно.

– И что же она там делала?

– Она – дочь обвиняемого.

– Вау!

– Старшая дочь, от первого брака. На самом деле они не слишком близки, скорее наоборот – она с ним на ножах. Даже фамилию изменила. Строго говоря, она сама не знала, зачем пришла в суд: поддержать его или позлорадствовать.

– Погоди-ка, а это законно?

– Что?

– Чтобы прокурор встречался с дочерью обвиняемого?

– С этической точки зрения это нехорошо, но если он не в курсе, что она дочь обвиняемого, ему трудно предъявить претензию.

– Так вот почему она…

– …мне это сказала. Именно так. Чтобы потом по записи можно было удостовериться, что я был в курсе.

– Какой записи?

– Записи скрытой камерой. Они подошли к делу серьезно.

– Но зачем? К чему такие сложности? Тебя отстранят, назначат другого прокурора, разве нет?

– Они уверены,