Симметрия желаний - Эшколь Нево

был странно. Низ – черные брюки и начищенные до блеска ботинки – явно принадлежал судейскому чиновнику. Но сверху он напялил старую футболку «Маккаби» с номером Эяля Берковича. Под футболкой проступало типично израильское брюшко. Интересно, подумал я, это Черчилль растолстел недавно или я раньше этого не замечал?

– Можно к тебе? – спросил он. – Извини за позднее вторжение…

– Ерунда, заходи.

Я приготовил ему чашку крепкого растворимого кофе, всыпал полторы чайных ложки сахара, тщательно, как он любил, размешал и принес ему в гостиную.

– Спасибо, Baba[28], – сказал Черчилль и оставил чашку на столе. – Шикарная была поездка, а? – Он указал на висящую на стене фотографию в рамке, на которой была запечатлена наша вылазка в Синай.

Я промолчал.

– Сто лет не видел этой фотки, – добавил он.

– Ты сто лет здесь не бывал, – сухо обронил я.

– Верно, – признал он и уставился на свои ботинки. Обычно он сидел, широко расставив ноги, будто занимался сексом с воздухом, но сейчас его колени были плотно сжаты.

– Знаю, – сказал он, – в последние два года мы с тобой перестали… В смысле… Отдалились друг от друга… Ты отдалился… После того, что случилось… Правильно, конечно… – Он умолк и перевел взгляд на меня.

Я кивнул, словно судья адвокату: хорошо, продолжайте. Пока.

– Что касается меня… Ты всегда был мне другом… А теперь я вляпался по уши… Мне не с кем поговорить, не с кем посоветоваться. Яара больше не желает меня слушать… У Амихая своих забот хватает… Офир… Офир позвонил и начал нудеть, типа каждая наша ошибка – это урок и так далее… Может, он и прав, но меня тошнит от этих банальностей. Родители… Отец в таких вещах ничего не смыслит, а мать… Мне стыдно говорить с ней об этом… Ты знаешь, что в этом году она поступила в юридическую школу? Говорит, что мой успех придал ей смелости, понимаешь? Разве я могу ее разочаровать? Но мне надо с кем-то посоветоваться… С кем-то умным… потому что сам я уже не в состоянии…

– Твой кофе стынет, – перебил я его. Я все еще не решил, чего хочу больше: помочь ему или спустить его с лестницы.

– В общем, – сказал Черчилль, сделав пару глотков, – ты единственный, кто может меня понять. Потому что ты единственный, кто знает Керен.

– Керен?

– Керен из Куско. Помнишь, когда ты болел, а я за тобой ухаживал? Я тогда познакомился с девушкой…

– А-а… С девушкой, в которой есть тайна?

– Ну да. Я просил ее подождать, пока ты не поправишься, но она уехала. Сказала: «Чему суждено случиться…»

– …то случится. Если вам суждено снова встретиться, вы встретитесь. Это я помню. Но как она связана с «обстоятельствами личного характера»?

– Она и есть «обстоятельство личного характера», – сказал Черчилль. И начал рассказывать.

Когда Черчилль говорил о своих любовных похождениях и о женщинах, которых ему удалось соблазнить, у него менялся голос. Он становился более глубоким, в нем появлялась хрипотца, он чем-то напоминал закадровый голос в трейлерах голливудских фильмов. Одновременно он для пущей наглядности размахивал руками и всегда делился самыми интимными подробностями. Где он ее трогал. И как она сначала не хотела, а потом вдруг захотела. Да еще как! Желание из нее буквально сочилось. И какие звуки она издавала – о боже! И чем пахло ее дыхание. И каковы были на вкус ее губы. И другие ее губы. Когда мы были подростками, эти рассказы жутко нас возбуждали, у меня, например, непременно вставал, но со временем истории Черчилля нам приелись, и, слушая его, мы испытывали неловкость. И легкое чувство гадливости. Но иногда у меня все равно вставал.

В любом случае сейчас он говорил совсем другим тоном. Неуверенным. Горестным. Время от времени он замолкал и потирал лоб (интересно, мелькнуло у меня, эти залысины появились у него недавно или раньше я не обращал на них внимания? Следом пришла другая мысль: если Черчилль так постарел, то, значит, и я тоже?).

– Она подошла ко мне после судебного заседания, – объяснил он. – А я, идиот, даже не задумался, что она там делает. Я был просто рад ее видеть.

– Ты ее узнал?

– Сразу же. Она выглядела в точности, как тогда. На самом деле не совсем, как тогда. Лучше. Женственнее. И на ней было длинное платье цвета бордо с разрезом на боку. Задним умом я понимаю, что все было спланировано заранее, но тогда я ничего не заподозрил. Она сказала, что случайно оказалась поблизости и решила зайти. Мне это показалось вполне логичным. Она сказала, что судебная мантия мне идет. Потом, когда мы сидели в кафетерии музея и болтали, она призналась, что не проходит и дня, чтобы она обо мне не думала.

– С той самой встречи в Куско?

– Да. Я ответил, что тоже… Что тоже с тех пор не переставал думать о ней.

– А я и не знал.

– Я никому не рассказывал. Мне казалось, что от этого веет какой-то мелодрамой. Годами вспоминать о ней. Кто она такая? Просто девчонка, с которой я провел два дня и…

– …не смог ее забыть. В чем же тут мелодрама?

– Не знаю. Я думал, что, если я начну говорить о ней вслух, она захватит еще больше места в моих мыслях.

– Или твой имидж даст трещину.

– Хочешь, я расскажу тебе еще кое-что? Этого не знает никто, – продолжил Черчилль. – За несколько дней до свадьбы я отправился в Ашдод. Я помнил, что Керен упоминала, что у нее в Ашдоде родственники. Я поехал туда и мотался на машине по всему городу. Искал ее. Ехал медленно. Катался так несколько часов. За последние годы Ашдод разросся. Он поделен на кварталы, и я осматривал их один за другим. Говорил себе, что если я ее увижу, это будет знаком.

– Знаком чего?

– Не знаю. Но меня одолевало бешеное желание найти ее. Поговорить с ней. До того, как я женюсь.

– И ты ее не нашел.

– Нет, не нашел. А тут она вдруг является из ниоткуда, в платье с разрезом, и от нее все так же веет тайной, и она говорит мне, что не проходит и дня, чтобы она не пожалела, что не подождала нас в Куско, потому что между нами возникла особая магия. Неповторимая. И как бы она ни старалась воссоздать эту магию с другими мужчинами, у нее ничего не получалось.

– Ну и ну…

– Пустая болтовня, общие места. Но тогда я еще не врубился. А она, пока говорила, все время старалась