Симметрия желаний - Эшколь Нево

Каждый поставил по пятьдесят шекелей.

– Эти ублюдки боятся, что его папаша откажется жертвовать деньги на оборудование компьютерного класса, – объяснил Черчилль. – Им выгоднее свалить все на Шахара. Им так проще, потому что его некому защитить. Но мы его защитим! – И Черчилль убедил нас выйти на мирный пикет возле входа в школу.

Мы простояли там примерно час, громко выкрикивая лозунги с плакатов на мотив футбольных кричалок, после чего в соответствии с планом Черчилля перешли к следующему этапу: приковали себя к школьным воротам железными цепями. У меня нет фотографий с этой акции (снимать было некому – мы были в цепях), зато есть газетная вырезка с фото: Черчилль в полный рост на фоне ворот, а сбоку – чья-то белая рука, вроде бы рука Амихая.

Школьное начальство быстро сдалось. Статья в местной газете целиком и полностью поддержала нашу позицию и привела свидетельства других учеников, принимавших участие в драке. Ассоциация выпускников провела экстренное заседание и постановила создать специальную комиссию и с ее помощью извлечь из случившегося необходимые уроки; комиссию, кстати сказать, так и не создали. Шахара Коэна вернули в школу на испытательный срок, и он горячо благодарил Черчилля за то, что тот для него сделал.

– Я сделал это не ради тебя, а из принципа, – сказал Черчилль и добавил: – Не думай, что я забыл про то, что было раньше, Шахар. И не надейся, что теперь мы станем друзьями.

Ни один из нас не знал, что между ними было раньше. Мы пытались выведать это у Шахара, но он отшучивался. Расспрашивали Черчилля, но тот отмалчивался.

Лишь много лет спустя, когда мы вместе возвращались из Мицпе-Рамона, Черчилль мне все рассказал. Спокойным голосом. Ни разу не повернув ко мне голову.

Отец Черчилля был самым красивым мужчиной в Хайфе. Даже в сорок лет Михаэль Алими сохранил красивую пышную шевелюру, особую импозантность которой придавала легкая седина на висках. У него были темные от загара мускулистые руки, которые он охотно демонстрировал, выставив локоть в открытое окно машины. Еще у него была улыбка самца, сознающего всю силу своей привлекательности.

Он работал инструктором в автошколе и специализировался на замужних женщинах, в основном из престижного района Кармель. В середине восьмидесятых среди зажиточных горожан пошла мода на «вторую семейную машину», и десятки женщин, не имевших водительских прав или давно не садившихся за руль, ринулись брать уроки у лучшего в городе инструктора.

– Добро пожаловать в мое королевство, – говорил он на первом занятии, галантно распахивая дверцу машины. В салоне женщин ждали мягкие сиденья, кондиционер, легкий аромат лосьона после бритья, а в бардачке – коробка конфет: мятных и лимонных леденцов, ирисок и других, скрывающих под твердой карамельной оболочкой жаркую роскошь шоколада.

Иногда на заднем сиденье находился мальчик. У него было бледное лицо с мягкими чертами, ничем не напоминающее смуглое и рубленое лицо его отца. «Это Йоав, мой сын», – пояснял Михаэль своим новым ученицам, и они улыбались мальчику в зеркало заднего вида или оборачивались, чтобы потрепать его по щеке. Или не обращали на него внимания.

Со временем мальчик понял: женщины, которые не обращали на него внимания и садились в машину с единственным намерением научиться водить, первыми попадали в сети его отца.

Начиналось все с комплиментов. «Этот цвет вам к лицу». «Вам очень идет новая прическа». «Прошу вас больше не душиться перед уроком этими духами. Они мешают мне сохранять ясность сознания». Потом наступала очередь прикосновений – коротких, почти случайных, к локтю или к ладони. Потом соприкосновения становились более тесными: «Вы позволите? Давайте попробуем вместе. Рука на рычаге, нога на сцеплении… Теперь переключаем передачу. Мягко, силу не прикладываем… Представьте себе, что у вас в руке что-то приятное на ощупь, хорошо?»

Позже, когда атмосфера в салоне становилась томной, происходила запланированная вспышка гнева. «Не так! Что вы делаете? Вы что, убить нас хотите?» Он повышал голос и давил на свою педаль тормоза так, что визжали шины. «Я объясняю, но вы меня не слушаете. Извините, но, если вы будете продолжать в том же духе, вы никогда не сдадите экзамен». Он отчитывал их, скрестив на груди свои загорелые руки. В конце урока женщины выскакивали из машины расстроенные, иногда в слезах.

Неделю спустя он ждал их в машине с букетом цветов. Или с коробкой конфет. И приносил глубочайшие извинения за свою резкость. И женщины таяли. Мгновенно сдавались. Как будто у них отказывали тормоза. Теперь к концу урока он уже позволял себе запустить пальцы им в волосы или положить руку им на бедро. Мальчик наблюдал за происходящим с заднего сиденья, в душе у него спорили два Йоава: один восхищался папой, хотел быть таким же красавцем, как он, и вызывать такое же восхищение у женщин, а другой порывался крикнуть: «Что-то здесь не так!» Но что именно не так, он не знал.

Чем старше становился мальчик, тем чаще второй Йоав побеждал первого, пока однажды молодая женщина в короткой юбке и со светлыми крашеными прядями в волосах, выходя из машины, не поцеловала отца в щеку – без тени смущения.

– Папа, – не сдержавшись, сказал он. – У этой тети вши.

– Вши? – с веселым удивлением переспросил отец.

– Да, у нее в волосах вши! – повторил мальчик. – И наша мама гораздо красивее.

– Наша мама? – Лицо отца вдруг стало серьезным, как будто он только сейчас догадался, какие мысли бродят в голове ребенка, сидящего на заднем сиденье. – Конечно, Йоав, наша мама – замечательная, – сказал Михаэль Алими. – Я очень ее люблю. А эти женщины, которых ты видишь здесь, в машине… Они нужны для одного.

– Для чего одного? – не понял семилетний мальчик.

– Неважно, – ответил отец, пересаживаясь на водительское место. Он пристально посмотрел в зеркало на сына, завел машину и громко добавил:

– Запомни, мой милый: ни одна из этих женщин в подметки не годится твоей маме, слышишь? Ни одна!

Мать Черчилля тоже была в Хайфе известной персоной. Дина Хают-Алими возглавляла комитет собственников жилья своего квартала. И родительский комитет в школе. И профсоюзный комитет на работе. Эта женщина твердой рукой поставила в своей фамилии дефис задолго до того, как это вошло в моду у обитательниц Тель-Авива-Яффы. Эта женщина вырастила шестерых сыновей в самом бедном районе Хайфы и внушила им, что лгать нехорошо, что нужно делать то, что ты сам считаешь правильным, а не то, что говорят тебе другие, и что самое главное в