Имидж старой девы - Елена Арсеньева

И вот уже определен день визита. О, какое было удовольствие– одевать в этот день Мадам! Мы хотели выбрать из ее многочисленных туалетовчто-нибудь особенное. И обе вспомнили знаменитое платье, все покрытое тысячамилепестков роз – настоящих, живых, благоухающих! Да, императрица Жозефинавоистину затмевала в нем своих придворных дам. Конечно, двигаться в этом платьенужно было с осторожностью, а сидеть и вовсе невозможно, однако выглядела в немМадам обворожительно…

– Фиалки! – воскликнула тут Мадам. – Как раньше, как ивсегда – фиалки! Белое платье – и гирлянда из фиалок на голову. И, конечно,несколько букетов на груди!

Все-таки вкус Мадам безупречен. И она как никто не простознает мужчин – она предчувствует их! С помощью этих фиалок она когда-то пленилаНаполеона. Аромат этих цветов стал неотделим от ее облика. Весной для нее небыло большей радости, чем получить эти цветы в подарок. А как она страдалаоттого, что в ее роскошной оранжерее, где распускались самые диковинные, самыеэкзотические цветы, никак не хотели приживаться фиалки!

Бонапарт знал о ее пристрастии к этим цветам. Он любилосыпать фиалками ее постель, ее тело…

Ах, все это в прошлом. Я же пишу о настоящем.

Итак, Мадам не ошиблась в своем выборе! Надо было лицезретьлицо Александра, когда он увидел эту роскошную фигуру, подчеркнутую легкимгазовым платьем, окруженную благоуханием фиалок, словно облаком… А ведь ипервая, и вторая молодость Мадам уже давно прошли. И иных следов времени нескроет никакой грим… Однако держу пари – ничего этого русский император незамечал. Он видел только великолепную женщину, ради любви к которой Наполеоновладел Францией.

– Прекрасные цветы, мадам! – сказал он, целуя руку госпоже ине позволяя ей сделать перед ним реверанс. Желая удержать от поклона, он поднялее и несколько мгновений держал в своих объятиях. – Прекрасные цветы ипрекрасная дама… Вы и сами похожи на цветок.

– Фиалки – мои любимые цветы, – с ловкостью истинной кокеткиускользнула от комплимента Жозефина.

– Удивительно, насколько они подходят к вашему облику, – словкостью истинного кавалера настаивал Александр.

Разговор этот может показаться незначащим, если бы мы,свидетели их встречи, не видели, как пылко переговариваются карие и голубыеглаза!

– Фиалки всегда приносили мне удачу, – улыбнулась Жозефина.– Они – мой счастливый талисман. Вы, конечно, этого не знаете, но во времяреволюционного террора я была заключена в тюрьму…

– Я, конечно , это знаю, – мягко перебил ее император. – Васарестовали весной 1794 года и поместили в тюрьму Ле-Карм.

– О, это было страшное место! – воскликнула Жозефина, иозноб воспоминаний пробежал по ее плечам и груди, заставив их манящевсколыхнуться. – В начале террора в него заключили сто пятьдесят священников –их растерзали заживо. Все там было, чудилось, пропитано кровью! Призрак близкойсмерти не отступал от нас. Каждое утро тюремщик выкликал имена тех, комуследовало отправиться в революционный трибунал. Фактически это означало – наэшафот. Иногда рядом с ним, сосредоточенно держась за полу его мундира, стояламаленькая девочка – его дочь. Видеть это ангельское дитя в пристанище отчаяниябыло страшно – страшнее, быть может, чем услышать свое имя, выкрикнутое ее отцом.Это были два ангела смерти. Нашей смерти! Однажды пришел черед моего мужа,Александра Богарнэ. Я была уверена, что завтра пробьет и мой час. И что жеслучилось завтра?! Девочка вдруг отошла от отца, подбежала к решетке, закоторой толпились мы, несчастные жертвы, и поманила меня рукой. Я подошла.Несколько мгновений она с умилением гладила мое платье, повторяя: «Красивая,какая ты красивая!» – а потом вдруг вынула из-под косыночки букет фиалок иподала мне.

– Красивая, какая ты красивая… – повторил император, словнов забытьи, не в силах оторвать глаз от Мадам. Потом, точно спохватившись,воскликнул: – Какая невероятная история! И что же было дальше?

– Я восприняла этот невинный дар как знак свыше. В моемсердце ожила надежда. И не зря – мое имя так и не было произнесено ангеломсмерти. А вскоре произошел и переворот 9 термидора, когда якобинцы поднялисьпротив своих же сообщников и казнили их на тех же эшафотах, где по волебезумного, кровавого Робеспьера летели в корзины отрубленные головы невинных.

– И тогда фиалка стала вашим любимым цветком? – ласковоулыбнулся император.

– Да, это так. И с тех пор, если мне хотелось податькакому-нибудь отчаявшемуся знак надежды, я посылала ему фиалки, – ответилаМадам.

– Расскажите же какой-нибудь случай, – произнес император,которому, по всему было видно, доставляло несказанное удовольствие не толькосмотреть на Мадам, но и слушать ее чувственный, обворожительный голос.

– Вы, конечно, знаете, ваше величество, что несчастный дофин[15] томился в заключении в Тампле… – начала Жозефина, и в ту минуту князьБеневентский…

Кстати, я, кажется, забыла упомянуть, что в составе свитыАлександра к нам явился и Талейран. А впрочем, нет, это я неточно выразилась.Он находился не в составе свиты – он изображал как бы друга дома, которыйрекомендует хозяйке своего ближайшего приятеля. В данном случае русскогоимператора. Этак запросто…

Настолько запросто, что позволил себе перебить хозяйку дома,когда она беседовала с гостем!

Впрочем, причина выглядела совершенно невинной: вдали нааллее показалась принцесса Гортензия с детьми, и Талейран обратил на нихвсеобщее внимание.

Но как обратил!

– Мадам, я вижу вашу дочь и внуков! – провозгласил онрадостно.

Только та школа, которую прошла Мадам в течение последнихлет, научившись скрывать боль своего надорванного сердца от досужих глаз,помогла ей не побледнеть от испытанного унижения.

О, я не хочу сказать ничего дурного. Мадам обожает Гортензиюи ее малышей, но услышать такой грубый намек на ее возраст в ту минуту, когдаона чувствует себя всего лишь красивой женщиной, которая общается собворожительным мужчиной…

Это было бестактно. Это было жестоко. Более того – это былорассчитанно бестактно и жестоко!

Взоры всех устремились на прекрасную группу – молодуюженщину с прелестными детьми. Одна я, кажется, уловила мгновенный обменвзглядами между Жозефиной и князем Беневентским. В его глазах крылась угроза.Она же смотрела с ненавистью и вызовом.