Белая кость - Роман Солодов

class="p1">— Будем надеяться, что его пристрелят при переходе через линию фронта, — мечтательно произнес лейтенант.

— Вы знаете, как называют восточный фронт в ставке? Резиновый. Поверьте мне, этот русский просочится через линию фронта, которой давно уже нет, как вода проходит сквозь песок, как нож сквозь масло.

Майор помолчал немного и неожиданно для лейтенанта мягко улыбнулся и даже покачал головой. Увидел недоумение в глазах лейтенанта и снизошел до пояснения:

— Каковы наши мальчики! Поверьте, лейтенант, стоило проиграть только ради того, чтобы узнать душу нашего солдата.

В ста метрах от них еврейская семья возвращалась домой. Хава несмело дотронулась до своего мужа.

— Шимон, а вдруг он в самом деле казак? Пока еще не поздно.

Шимон оглядел своих женщин, ждавших его окончательного слова, и назидательно поднял вверх палец:

— Знайте, что на этой земле еще не родился такой казак, который знал бы молитву на языке наших праотцев Авраама, Исаака и Иакова — да будут благословенны их имена.

37

Ира его спасла, — думал Бекешев, пробираясь по лесу. Как все обернулось! Еврей и адреса не стал брать, и часы хотел вернуть — на кой черт они ему сдались в этом лесу. Навсегда он сохранит благодарность к этому народу и к ней… Но где же свои? Сколько еще идти, ползти, перебегать на коленях через каждое открытое место? Уже пушки гремят где-то сбоку и сзади… или только кажется? Сколько он уже прошел дозоров, гнезд, старых траншей — и русских, и немецких… Да где же наши, черт бы их побрал?! Надо быть внимательнее — обидно налететь на пулю в последний момент. Стоп!

Дмитрий упал на землю, на мгновение опередив выстрел.

— Эй! Как тебя там, мать твою?! Руки вверх! — услышал он прозвучавший как прекраснейшая музыка родной язык меньше чем в ста метрах впереди себя.

Вытащил из кармана серую тряпку, которой снабдил его Шимон, и замахал ею, надеясь, что в утреннем рассвете она сойдет за белую.

— Не стреляйте, братцы. Я свой… из плена бегу, — крикнул он.

— Руки-то подними, свой. А то пристрелим…

Штабс-капитан русской армии Дмитрий Платонович Бекешев встал с земли и впервые в жизни с удовольствием поднял вверх руки.

2004–2005

Нью-Йорк

В ИЗДАТЕЛЬСТВЕ «ВРЕМЯ»

ГОТОВИТСЯ К ВЫПУСКУ В СВЕТ ПРОДОЛЖЕНИЕ РОМАНА «БЕЛАЯ КОСТЬ»

Караев посмотрел на китель штабс-капитана и спросил:

— Браунинг под мышкой держишь?

— Заметно? — Бекешев машинально дотронулся до пуговицы.

— Нет. У меня-то глаз пристрелямши. Чего они не звонят, суки? Если что-то с девочкой — всех порешу и их главаря первого. Он у меня дальше двух шагов от камеры не пройдет.

— Ну они же, честное слово…

— Не надо, Дмитрий. Ты не знаешь, кто это. И не дай Бог тебе знать. Блатной мир — это закрытый орден, и чужих туда не пускают. Посторонний для этого мира — только фраер, асмодей, черт, штымп… да как настолько не обзывают. Это не я себя называю «битым фраером» — они. Потому что знают меня. Знают, что я не верю им и никогда не поверю — прокололся один раз. Все на этом! Для блатного это доблесть обмануть фраера, который, может, минуту назад ему жизнь спас. Это закон их мира, и нет там другого закона. Даже сосчитать невозможно, сколько сыскарей, полицейских и прочих попалось на их «честное слово вора». Для них дать такое слово и потом обмануть, растоптать клятву — это доблесть, тема для хвастовства. А я понял, что нет ничего страшнее их морали, и потому просто не верю! Подземный уголовный мир — это царство, где цель жизни — только жадное удовлетворение самых гнусных прихотей и страстей, где интересы — только скотские, даже хуже… зверь на такое неспособен, на что способен блатной. Поэтому все описания преступного мира — это вранье и вред для общества! Писателей туда на пушечный выстрел не подпустят. А вот лапшу навесить на уши писаке — это сколько угодно. И запомни, Дмитрий, блатные воры страшнее всего. Эти борются с обществом оружием подлости, лжи, коварства и обмана — и живут за наш счет! Блатному вору ничего не стоит при удобном случае распороть человеку живот и вытащенными из него кишками удавить еще кого-либо… Бывало такое, Дима, бывало…

Караев хотел еще что-то сказать, но звонок прервал его монолог. Он тут же снял трубку с рычажков и склонился над микрофоном:

— Алле?

Послушал немного и сказал:

— «Хуторок» подойдет. Марина с вами должна быть… Вот и побазлаем, когда я ее увижу. Все. В семь! — он бросил трубку на рычаг.

Бекешев кивнул, посмотрел на часы с кукушкой на стене.

— Минут через десять можно одеваться.

— И куда ты куда пойдешь в таком виде? — прищурился Караев.

— Туда! В «Хуторок». А без меня вы не пойдете, Вадим Петрович. Наговорили мне тут всяких ужасов и хотите, чтоб я вас одного отпустил?

— Конечно с тобой, — усмехнулся Караев. — Я один не потяну. Но дело в том, что офицеры в такие шалманы не ходят.

— А я и не подумал. Как же быть?

— Переодеться. Чего проще. Пошли со мной в кладовку, — приглашая, махнул рукой Вадим Петрович.

На вешалке висела самая разная одежда. Множество сословий собралось в этой темной комнате. Караев быстро перебирал тряпье.

— Крестьянин не пойдет — пристанут еще до входа, постараются обобрать. Поп — ты на попа похож, как я на лошадь. Путеец — это куда ни шло, но конкретно уж очень. Чиновник — к нему тоже всякая шпана слетается как мухи на говно. Приказчик — это еще ничего… ходят в этот шалман. Но тебе надо что попроще…

Вот! Мастеровым будешь. Эдакий провинциал! Не знает, во что попал… Продержись десять минут. И по возрасту годишься, и руки у тебя не конторские… И вот что! Хорошая мысль у меня всплыла: к тебе начнут цепляться — начнут, начнут… Скажи, дядя твой Порфирий Прокопыч тебе здесь встречу назначил. Это имя главаря конкурирующей банды — сейчас между ними что-то вроде вооруженного перемирия. От тебя отстанут. А если тебе придется вмешаться, то этому Порфирию понадобится долго доказывать, что он не верблюд. Переодевайся.

Когда Бекешев снял китель, Вадим Петрович увидел на его правой руке устройство для выбрасывания ножа. Указал пальцем на него, и Дмитрий Платоныч, правильно поняв, что это вопрос, резко взмахнул рукой. Нож с кнопочным управлением скользнул в его ладонь, и через мгновение в сантиметрах от груди Вадима Петровича подрагивало острие.

— Хорошо! — одобрил учитель. — Сам придумал?

— Вы меня высоко