В разные годы. Внешнеполитические очерки - Анатолий Леонидович Адамишин

по «режимникам». Помню бесчисленные обсуждения в цековских комфортабельных кабинетах. Один из их хозяев встречал меня обычно: «Здравствуй, мой хороший». Это означало, что далее последует разнос предлагаемых новшеств. Представители других ведомств, даже если до этого соглашались с МИДом, предпочитали не конфликтовать с ЦК, и дело сводилось к нашей с ним дуэли. Мы тогда дословно воспринимали постоянный призыв Шеварднадзе к мидовцам: «Не бояться обострений с ведомствами!»

Подготовка Указа Верховного Совета, а затем закона затянулась не на месяцы, а на годы, и если бы не поддержка сверху, ничего у нас не вышло бы.

По все еще существовавшей практике отделы аппарата ЦК, а также КГБ как ведомство могли напрямую обращаться в Инстанцию (т.е. ЦК) со своими предложениями. Нередко они сговаривались, ставя нас в МИДе перед свершившимся фактом. В июне 1988 г. была предпринята аппаратная атака на уже принятое решение Политбюро по вопросу въезда и выезда. Она была отбита стараниями Горбачева и Шеварднадзе. Но и спустя два года после начала работы указ Верховного Совета был все еще не готов. В этих обстоятельствах акцент был перенесен на практическое решение конкретных вопросов выезда. В результате отказы составили менее одного процента от числа ходатайств. В 1989 г. из СССР на постоянное жительство за границей выехало 235 тысяч человек. То, что среди них было немало евреев, способствовало улучшению наших отношений с Израилем, весьма напряженных до этих перемен.

Перетягивание каната завершилось лишь в мае 1991 г., за семь месяцев до кончины Советского Союза: Верховный Совет СССР преобразовал указ о въезде и выезде в полнокровный закон. Еще через пять лет Российская Федерация приняла закон об эмиграции, который соответствует международным нормам и близок к его советскому прародителю. Работа, начатая при Горбачеве, принесла плоды после того, как перестройку «сошли» со сцены.

Была ли польза общения с западными странами на гуманитарном направлении и конкретно по вопросам эмиграции? Судя по нашему опыту, определенно была.

Во-первых, как это ни парадоксально, мы узнавали о неприглядных действиях некоторых наших властей, тщательно ими скрываемых. А откуда знали американцы? От наших же правозащитных организаций. В период перестройки их, как и других элементов гражданского общества, появилось множество. Позднее мы наладили с некоторыми из них контакт напрямую.

Расширялись возможности исправлять произвол, выигрывал международный престиж Советского Союза.

Трансформация началась при Ельцине, когда многие неправительственные организации были поглощены коммерческими интересами, а за ТВ-каналами и крупными изданиями стояла та или иная олигархическая группа. Затем в ход пошли запретительные меры: спешно принятые законы, предвзятые судебные решения. Так демонтировалось гражданское общество: политическими или социальными вопросами, которые не нравятся власти, оно заниматься не может.

Во-вторых, обсуждение вопросов эмиграции носило объемный характер, не ограничивалось рассмотрением отдельных случаев. Так, мы настаивали, чтобы страны, принявшие советских людей, помогали им, и строго следили за каждой жалобой наших эмигрантов. Западным немцам было позволено в тот период открыто оказывать содействие своим «соотечественникам» в СССР, главным образом в Казахстане, куда они были сосланы Сталиным. Тем самым уменьшалось число желавших эмигрировать, что устраивало и немцев, и нас.

В-третьих, росло доверие к советской политике. Права человека оставались тем индикатором, по которому определялось, насколько дела соответствуют словам.

Вот характерный пример как бы из двух эпох. Рейган в свое время попросил нашего посла в Вашингтоне отпустить семь человек из числа религиозных «пятидесятников», уже несколько лет укрывавшихся в посольстве США в Москве. Он обещал, что при положительном исходе США не используют нашу добрую волю в пропагандистских целях, не будут, как он выразился, «кудахтать». Добрынин доложил просьбу Брежневу, тот вынес ее на Политбюро. (Наверно, многие, как и я, были поражены, какими только делами не занимался высший орган власти, имея, что называется, хлопот полон рот.) Президенту США пошли навстречу, и он обещание сдержал. Вспоминая в своих мемуарах этот, казалось бы, незначительный, случай, госсекретарь Шульц пишет, что он придал ему и Рейгану уверенности в том, что стоит поработать ради улучшения отношений между двумя сверхдержавами. Повешенное на стену ружье выстрелило через несколько лет при Горбачеве– Рейгане.

Конец психушек. Психиатрия, как инструмент подавления политического инакомыслия, служила советской власти с первых ее дней: в психушку большевики заточили в 1919 г. одну из руководителей партии левых эсеров Марию Спиридонову, ту самую, которую Джон Рид называл «самой популярной и влиятельной женщиной России».

Первый Уголовный кодекс Российской Федерации 1926 г. предусматривал не только тюремное заключение, но и принудительное лечение. Берия потому торжественно открыл в 1939 г. психиатрическую больницу тюремного типа, что заведения подобного рода находились в его ведении как шефа НКВД.

В «хрущевскую оттепель» специальная комиссия расследовала злоупотребления, связанные с психиатрией, но результаты ее работы остались засекреченными. При Брежневе помещение здоровых людей в больницу, часто вместе с действительно умалишенными, приняло размах. Диагноз «вялотекущая шизофрения» мог быть поставлен практически любому человеку.

В апреле 1988 г. была сформирована советско-американская рабочая группа по правам человека. Ранее аналогичные группы были задействованы по ограничению вооружений, региональным конфликтам, двусторонним отношениям и другим проблемам, всего около десятка.

На одной из встреч гуманитарной группы мой американский визави, заместитель госсекретаря США по правам человека Ричард Шифтер, привлек внимание к проблеме «психушек». К этому времени мы в УГПЧ уже знали, что в отечественной психиатрии далеко не все в порядке. Более того, МИД неоднократно обращался в ЦК, информируя высокий партийный орган о содержании в психиатрических лечебницах политических и религиозных диссидентов, «националистов».

Как результат наших обращений, в 1988 г. были приняты кардинально обновленные правила оказания психиатрической помощи. В их разработке принимали участие не только медики, но и юристы. Правила эти резко сокращали перечень оснований для принудительного лечения психически нездоровых людей и их помещения в больницу «в интересах охраны общества». К больным обеспечивался доступ адвоката, чего не было ранее. Из больниц были освобождены люди, обвиняемые в антисоветской деятельности. (Расхожей была фраза: только сумасшедшие могут критиковать лучшее в мире государство.) Госпитали с особым режимом, так называемые «спецпсихбольницы», либо закрыли, либо передали из Министерства внутренних дел органам здравоохранения. С психиатрического учета было снято несколько десятков тысяч человек.

Уже в сентябре того же года я довел до сведения Шифтера, что с практикой помещения в психлечебницы по политическим мотивам покончено. Он ответил, что это сходится с их наблюдениями. В стране в полном расцвете была гласность, так что укрывать, как прежде, постыдные дела становилось непросто.

Но не обошлось без сопротивления и на этом направлении. Многие психиатры, особенно связанные с КГБ, отрицали злоупотребления. Главный психиатр Минздрава публично заявил, что он