В разные годы. Внешнеполитические очерки - Анатолий Леонидович Адамишин

Они ушли на на то, чтобы преодолеть сопротивление консервативного крыла партии, стремившегося сохранить контроль над православной церковью и не допустить религиозного плюрализма; о свободе печати; здесь борьба внутри партийного руководства была особенно острой. Ортодоксы не могли допустить мысли о том, что средства массовой информации могут выйти из-под контроля партии. Они опирались на «революционную практику»: большевики установили жесткий контроль над печатью на третий день после захвата власти. Декрет, вводивший запреты, содержал обещание, что они будут отменены, когда «новый порядок наберет силу». Этого пришлось ждать семьдесят три года. Закон о печати оказался удачным, но, к сожалению, недолговечным.

Борьба за свободу творчества. Октябрь 1986 г., райское местечко Лидзава на Черноморском побережье, тогда до турецкой границы советском. (Сегодня Лидзава – абхазская.) Разговор с кинорежиссером Отаром Иоселиани, рафинированным грузинским интеллектуалом. Зная, что я в МИДе занимаюсь культурными связями, он говорит мне: «Толя, сделай так, чтобы мы (деятели культуры. – А.) могли свободно ездить за рубеж, кончайте, наконец, с этой унизительной системой проверок, характеристик и разрешений».

Процедура была действительно из тех, что не щадила человеческое достоинство.

Вот один из многочисленных примеров. Цитирую записку в ЦК замминистра культуры СССР Кухарского (все из того партийного архива, что был продан за рубеж): «В 1980 г. решением ЦК было дано согласие на выезд народного артиста СССР, лауреата Ленинской премии, члена КПСС Когана Л.Б. на зарубежные гастроли. Ему разрешают выезд вместе с ним супруге Гилельс Е.Г., а также в случае необходимости дочери Коган Н.Л. в качестве аккомпаниатора». Одновременно, говорится в записке, «признаны нецелесообразными его совместные или одновременные выезды за границу с сыном, скрипачом Коганом П.Л.».

Обращаясь через три года в ЦК, Минкульт подчеркивает, что «предыдущее решение точно выполнялось, Л. Коган и члены его семьи в 1980, 1981 и 1982 гг. неоднократно выступали во многих странах, замечаний по поездкам не имели». «В беседе у руководства Министерства культуры Л.Б. Коган твердо заявил, что он и члены его семьи никогда не намеревались и не вынашивали планы не вернуться в СССР». Столь законопослушная основа позволяет замминистра просить согласия ЦК на то, чтобы и сын Когана мог сопровождать отца на гастролях. На этот раз ЦК милостиво разрешает.

Добавлю для курьеза, что справки-объективки на всех членов семейства Коган подписывает Инструктор Отдела Культуры (все с большой буквы) ЦК КПСС Горбачев. Но не М., а В.

Слово, данное Отару, я сдержал, к сожалению, лишь наполовину. В МИДе подготовили предложения, серьезно облегчающие поездки за границу представителям творческой и научной интеллигенции. В конце долгого и нелегкого пути по номенклатурным кабинетам докладываю мидовские предложения по реорганизации культурных связей с зарубежными странами на заседании секретариата ЦК, которое ведет Лигачев. Симпатии они там не встретили, но, в конце концов, были – или мне так показалось – одобрены.

Пометил потом в дневнике: «Обсуждение довольно оживленное, хотя почти все отправляется на доработку. Но поглядел на заведующих отделами ЦК, министров – есть, конечно, неглупые люди, но в основном это все та же старая гвардия, даже если вновь назначенные. Управляют огромной страной, пытаясь вникать во все детали. Выхватываются отдельные камушки из общей мозаики, причем критерий выхвата тоже во многом случаен».

Получаю через два-три дня решение и не верю своим глазам: оно сильно отличается от того, что было принято сразу после заседания, причем не в лучшую сторону. После препирательств с работниками секретариата ЦК выясняю, что ведущий заседание имеет право уже после его завершения вносить свои поправки. Иду к Шеварднадзе. Он «утешает»: «За Егором водится, не будем поднимать шум. В целом-то решение неплохое, даст бог, потом улучшим». Бог не дал.

Отмечу, что Егор Кузьмич, организовав настоящее гонение на людей типа драматурга Шатрова или журналиста Коротича, устраивал постоянные разносы МИДу, в том числе и мне, за то, что мы им способствуем, предоставляем наш пресс-центр и т.п.

На третьем году перестройки, в марте 1987-го четыре отдела ЦК попросили и получили согласие на некоторое смягчение разрешительного порядка выезда за рубеж деятелей искусства и науки. Беда была, однако, в том, что сам этот унизительный порядок остался. Партийные органы в связке с КГБ по-прежнему уполномочивались «вести целенаправленную работу по подбору деятелей культуры и исполнителей, изучению и оценке (sic!) их профессиональных и морально-политических качеств», отстранять от поездок «лиц, чье пребывание за рубежом может нанести ущерб нашей стране». За пять последних лет, докладывалось в записке, отделами ЦК и местными партийными органами были отстранены от поездок около 600 творческих работников по мотивам политического и морально-бытового характера. Это мотивировалось «сложной международной обстановкой, в том числе активизацией подрывной работы спецслужб противника, склоняющих советских людей к невозвращению на Родину».

Читая решение, вышедшее по этой записке, увидел, что с КГБ (т. Бобков Ф.Д.) она согласована, а вот с МИДом – нет. Помню, что впервые в жизни поссорился или, как мы выражались, «поговорил на басах» с Червоненко, заведующим Отдела ЦК по работе с загранкадрами и одним из авторов записки, но поезд уже ушел.

Ситуация с деятелями культуры изменилась лишь с вступлением в силу общего закона о въезде и выезде из СССР.

Но светлых дней в перестройку было все же больше. Она, можно сказать, кардинально изменила климат интеллектуальной жизни. Об ослаблении цензуры стали говорить с января 1986 г. Одной из первых ласточек стала повесть Виктора Астафьева «Печальный детектив», напечатанная в журнале «Октябрь». На конец года приходятся первые демонстрации кинофильма Тенгиза Абуладзе «Покаяние».

Появились новые издательства, сами решавшие, что им публиковать. Как выразился талантливейший критик Лакшин, с которым мы дружили, ждали своей очереди «улицы неизданных книг». Когда в конце 1970-х годов главный идеолог Суслов прочел выдержки из книги Гроссмана «Жизнь и судьба», он, как уверяют, сказал, что эта книга не будет опубликована в СССР в ближайшие триста лет. Книга увидела свет в 1988 г., увы, через четверть века после смерти автора.

Любимов и его Театр на Таганке были лучом света в брежневский «застой». Не выдержав изнурительной борьбы с системой, Любимов в 1984 г., несколько месяцев не дождавшись перестройки, уехал из СССР. Он был немедленно лишен советского гражданства. Чтобы позволить ему вернуться на Родину, потребовались многомесячная борьба и специальное решение Политбюро, тем более, что въездную визу в СССР надо было ставить на израильский паспорт Любимова. Знаю эти перипетии, ибо писал записку в ЦК на этот счет. Одним из приятных воспоминаний стало то, что первым из официальных лиц сказал я Юрию Петровичу 15 мая 1988 г. на квартире Николая