Золотой дождь - Джон Гришэм

Букер объясняет, что Марвин Шэнкл правит своимкораблем с большой строгостью. Он сам безупречно одет, чрезвычайнопрофессионален, придерживается неумолимо жесткого рабочего распорядка и ожидаеттого же и в той же мере от своих партнеров и всего штата.

Конференц-зал расположен в тихом месте. Яответственен за ленч и разворачиваю пакет с сандвичами, которые прихватил в«Йогисе». Задаром. Мы минут пять болтаем, главным образом о семье Букера инаших товарищах по колледжу. Он задает несколько вопросов насчет моей работы,но соблюдает дистанцию. Однако я уже все ему рассказал. Почти все. Предпочитаюлишь умолчать о своем дежурстве в больнице Святого Петра и о том, чем я тамзанимаюсь.

Букер стал чертовски важным адвокатом! Спустяминуту после времени, запланированного на праздную болтовню, он смотрит на часыи начинает рассказывать, какой великолепный день занятий он наметил для нас. Мыбудем работать шесть часов подряд, делая лишь краткие перерывы на чашку кофе ичтобы сходить в туалет, а ровно в шесть мы должны отсюда убраться, потому чтоконференц-зал зарезервировал для своих нужд кто-то другой.

С четверти первого до часа тридцати мыповторяем федеральный закон о налогообложении. Главным образом выступает Букер,он всегда больше соображал в том, что касается налогов. Мы штудируем материалы,предназначенные для подготовки к экзамену, но для меня налоги — такие женепроходимые дебри, как и прошлой осенью.

В час тридцать он позволяет мне выпить чашкукофе и воспользоваться туалетом, и после этого до двух тридцати веду игру я, имы повторяем федеральные правила опроса свидетелей. Потрясающая ерунда.Высокоактивный букеровский энтузиазм заразителен, и мы стремительно прорываемсячерез иногда скучнейший материал.

Провалить экзамен на звание адвоката — этокошмар для любого молодого юриста, уже принятого на работу, но я чувствую, чтодля Букера это было бы особенно страшно. Честно говоря, для меня свет наэкзамене клином не сошелся бы. Да, это сокрушило бы мое самоуважение, но я бывыжил. Я бы просто стал еще усиленнее заниматься и через полгода опять пошел бысдавать. И Брюзер за меня не слишком переживал бы при условии, что я смогузаарканивать одного-двух клиентов ежемесячно. А если подвернется лишнеевыгодное дельце, то он вообще не будет беспокоиться, сдам я экзамен или нет.

Но Букер может оказаться в очень сложномположении.

Подозреваю, что мистер Марвин Шэнкл сделаетего жизнь несчастной, если он завалит экзамен. Если же он провалится дважды, тоШэнкл, по всей вероятности, отправит Букера в анналы истории.

Ровно в два тридцать в конференц-зал входитМарвин Шэнкл собственной персоной, и Букер представляет меня.

Марвину пятьдесят с небольшим, он оченьподтянут и собран.

У него слегка поседевшие виски. Голос мягкий,но глаза смотрят в упор. Мне кажется, от этого взгляда ничего не укроется дажев самых дальних уголках. Он просто живая легенда в юридических кругах, и дляменя большая честь познакомиться с ним.

Букер устроил так, что Шэнкл прочтет намлекцию. И почти час мы внимательно слушаем, как он обнажает перед нами пружинызаконодательства по защите гражданских прав и против дискриминации при найме наработу. Мы делаем заметки, задаем несколько вопросов, но главным образом слушаемего.

Затем он уходит на собрание, а мы следующиеполчаса предоставлены сами себе и на полной скорости пробегаем антитрастовый иантимонопольный законы. В четыре начинается еще одна лекция.

Наш следующий лектор Тайрон Киплер, партнерМарвина, окончивший Гарвард, его специальность — Конституция СоединенныхШтатов. Он начинает медленно и заводится постепенно, по мере того как Букердопекает его вопросами. Мне же чудится, что уже ночь и я засел в кустарнике ивдруг выскакиваю из него как сумасшедший с огромной бейсбольной битой вродетой, с какой когда-то играл «беби» Рут [4], и вышибаю дух из Клиффа Райкера.Чтобы окончательно не заснуть, я хожу вокруг стола, отхлебываю кофе, пытаясьсосредоточиться.

В конце отведенного ему часа Киплер полонвоодушевления, и мы донимаем его вопросами. Он останавливается на полуфразе,раздраженно бросает взгляд на часы и сообщает, что должен идти. Его ждут всуде. Мы благодарим его за потраченное время, и Киплер покидает нас.

— У нас еще час, — говорит Букер. Уже пятьминут шестого. — Что будем делать?

— Давай-ка глотнем пивка.

— Извини, но у нас еще права собственности иэтика.

Этика — это то, что мне необходимо, но я устали совсем не настроен на то, чтобы вспоминать, как тяжелы мои грехи.

— Давай права собственности.

Букер стремительно пересекает комнату ихватает книги.

Уже почти восемь, когда я тащусь сквозьлабиринт коридоров в самом сердце больницы Святого Петра и вхожу в бар.

Мой любимый столик занят каким-то врачом исанитаркой. Я беру кофе и сажусь поблизости. Санитарка очень привлекательна исовершенно растеряна, и, если судить по доносящемуся шепоту, можнопредположить, что их связь терпит крушение. Ему шестьдесят, у него на лысинеявно искусственно пересаженные волосы и подвергшийся хирургическомувмешательству подбородок. Санитарке лет тридцать, и, очевидно, ей не сужденоподняться до статуса жены. Только любовница на час. Шепот очень серьезный.

У меня нет настроения заниматься дальше. Сменя на сегодня достаточно, и побуждает меня к занятиям только тот факт, чтоБукер еще в своей конторе и рьяно готовится к экзамену.

Через несколько минут парочка внезапно встаети уходит.

Она в слезах. Он холоден и жесток. Я сажусь засвой столик, раскладываю тетрадки и пытаюсь заниматься.

И жду.

Келли приезжает сразу после десяти, но креслона колесиках толкает незнакомый человек. Она бросает на меня холодный взгляд иуказывает сопровождающему на столик в центре бара. Он подвозит ее. Я смотрю нанего. Он смотрит на меня.

Я понимаю, что это Клифф. Он примерно моегороста, не больше шести футов одного дюйма, плотный и с намечающимся пивнымбрюшком. Однако плечи у него широкие, и бицепсы нагло выпирают буграми подкороткими рукавами тенниски, слишком для него узкой и особенно выношенной подмышками. Он в туго обтягивающих джинсах. Волосы у него темно-каштановые,кудрявые и не по моде длинные. И слишком густая растительность на руках и лице.Видимо, Клифф относился к числу подростков, которые начинают бриться в восьмомклассе.