Яд персидской сирени - Инна Бачинская

Татка вдруг закричала… громко, тонко, истошно и забилась, выдергивая иглу, опрокидывая стенд с капельницей, сбивая на пол склянки с тумбочки. Перепуганный следователь вскочил и бросился вон из палаты — звать на помощь…

* * *

…Все проходит. Так было написано на перстне мудреца. Все проходит, пройдет и это…

Дом семьи Мережко все еще торчит черной развалиной в кооперативе «Радуга»; участок выставлен на продажу. Та же участь постигла и дом в Еловице — его продают. Вера и Павел избавляются от прошлого и собираются начать новую жизнь. Павел освоился с обстановкой, хотя память к нему так и не вернулась. Вера перенесла две операции по пересадке кожи — на лице ее шрамы почти незаметны, носит парик и темные очки — ее глаза в результате травмы боятся солнечного света. Узнать ее можно с трудом; она располнела, носит черную одежду. Бизнес также в процессе реализации. Супруги проживают в небольшой двухкомнатной квартире в центре — это все, что осталось из недвижимости. Жизнь ведут замкнутую, скромную и тихую, все еще переживая трагедию. Вера часто бывает на кладбище, приносит цветы отцу, матери, сестре Татьяне и ее матери — Тарнавской Виктории Алексеевне. Той женщине… Обе похоронены рядом с Мережко — такова была воля Веры. Жену сопровождает Павел Терехин. Он почти поправился, но все еще ходит с костылем; также его мучают сильные головные боли и боли в пояснице. Зеленые сны из параллельного мира ему больше не снятся. Он нашел работу программиста в одной небольшой компании, работает на дому и вполне доволен…

Следствие по убийству Виктории Тарнавской вяло продолжается. Следствие по убийству Визарда открыто заново, ведет его майор Мельник.

…Все проходит. Так было написало на перстне мудреца. Все проходит, пройдет и это…

* * *

Монах так никуда и не поехал, чего не может себе простить, у него даже характер испортился. Он перестал получать удовольствие от жизни. Всегда получал, а теперь вдруг перестал. Даже ест без аппетита. О деле Мережко говорить отказывается. Добродеев знает, что он иногда бывает на могиле Татки, приносит цветы — восемь белых роз. Откуда ему это известно? Наткнулся однажды на Монаха у цветочной лавки, хотел бурно поприветствовать, да не решился, уж очень мрачная была у друга физиономия. Добродеева тут же осенило, что цветы для Татки. Так прямо и тюкнуло в сознании: «Для Татки». Недаром он был членом детективного клуба.

…Добродеев и Митрич переглядываются и вздыхают, а Монах молча жует фирмовые Митрича и молча запивает пивом. Без всякого удовольствия. Похоже, Клуб толстых и красивых переживает не лучшие времена. Дай бог, чтобы вовсе не развалился. Иногда Добродеев думает, что лучше бы Монах уехал куда подальше, что напрасно он его удерживал — пусть бы топал себе по тайге или горам с неподъемным рюкзаком, сидел ночью у костра и думал о смысле жизни. А потом засыпал сном младенца или праведника. Нельзя нарушать планиду и сбивать с пути, думал Добродеев, мучаясь чувством вины. И проклятое дело проклятой семьи Мережко… кто же знал, что все получится так нелепо, бездарно и трагично! Было у Добродеева чувство, что не уберегли они Татку. Она им доверилась, а они не уберегли. Чувство это было вполне иррациональным, он это прекрасно понимал, но ничего не мог с собой поделать — оно сидело внутри и царапало. И от Эрика нужно было держаться подальше. Не везет им с Эриком. Особенно Монаху. Иногда Добродеев задавал себе вопрос: что это было? Цунами, лавина, дьявольский смерч, космические эвенты, как говорит философ-любитель Жорик. Митрич, например, уверен, что проклятие и карма. Но тогда почему Татка? Она везде жертва. Даже с убийством Визарда неясно… Судьба с самого начала прикладывала ее будь здоров. Судьба или люди? И как сменить планиду и судьбу? Как ее сменишь, если записано на скрижалях? Монах, мрачный, как грозовая туча, грызет себя за Татку. И в пампасы не удрал, сменил планиду, и теперь не находит себе места, и впал в депрессию. Митрич слезно переживает, что Монах похудел, мало ест и мало пьет. Не то чтобы мало, этого, конечно, нет, но меньше обычного.

Так они и жили. Время идет, как всем известно, не стоит на месте. Вот и лето уже подходит к концу. Скоро осень, за окнами август, как пелось в одной старой песенке.

…Монах выпил кофе в уличном кафе, посидел за столиком под большим красным зонтиком. День перевалил за полдень, было тепло и безветренно, и сонная одурь была разлита в воздухе. Монах не спеша шагал по пешеходной улочке, утопавшей в осенних цветах, к центральному парку, где находилось еще одно любимое кафе — с видом на реку. Он любил сидеть там. Река сверкает на солнце, сияют пустые песчаные берега, пешеходный мост безлюден… осень! И легкая грусть, как паутинка бабьего лета. Монах был циником, ничему не удивлялся, знал человеческую натуру, но вдруг накатывало иногда на него состояние размягченной умиленности, некий романтизм и невнятная благодарность за избранность, и тогда он подолгу созерцал реку, облака и деревья. Избранность не в смысле дара или талантов, а в смысле, что допустили, избрали, впустили… спасибо! И теперь можно ходить, дышать, пить кофе… да все что угодно. Свободен! Живи и радуйся. Не обижай, не укради, не возжелай… и так дальше. Казалось, чего проще…

Он вдруг остановился, едва не уткнувшись носом в большой стеклянный куб, внутри которого был подвешен на цепях массивный черный мотоцикл с красными колесами. Монах готов был поклясться, что еще пару недель назад мотоцикла здесь не было. Он поднял взгляд и прочитал: «Визард. Тату-салон». Вывеска была выполнена в готическом стиле, белое на черном, и выглядела весьма зловеще.

— Заходи, папаша! — пригласил паренек, утыканный заклепками, гостеприимно распахивая перед ним дверь. — Изобразим в лучшем виде!

— Я подумаю, — пообещал Монах и неторопливо отправился в парк. Уселся за столик с видом на реку, заказал кофе и стал думать.

В результате раздумий вечером Монах без приглашения пришел в гости к Жорику и Анжелике. Детишки с визгом бросились потрошить торбу с конфетами, Анжелика покачала головой при виде громадной коробки с тортом, а Жорик потер руки — обрадовался при виде бутылки коньяку.

— Ты чего-то похудел, Олежка, — сказала Анжелика, разглядывая Монаха. — Плохо одному?

— Обженить тебя надо, — сказал Жорик.

— Вот возьму и отобью у тебя Анжелику, — сказал Монах.

Анжелика захихикала:

— Я не против! Буду варить тебе кофе по утрам.

— Отбивай на здоровье, — сказал Жорик. — И короедов забирай. Квартира у тебя большая, места хватит. Анжелика тебе не только кофе по утрам, она тебе еще уют наведет, занавесочки, салфеточки, коврики, и жратвы от пуза. А то ты действительно чего-то с личика спал.

Так, подтрунивая и подкалывая друг дружку, они сидели за столом, ужинали. Жорик рассказал о фабричке, на которую Монах уже полгода не кажет носа; Анжелика с дальним прицелом перечисляла незамужних подружек. Монах наслаждался мирной домашней обстановкой. Вдруг он спросил:

— А как твоя подружка… Любочка, кажется? Секретарша?

— Не замужем! — обрадовалась Анжелика. — На новой работе! Вера Мережко продала компанию. Хочешь, познакомлю?