Убить Пифагора - Маркос Чикот

Ариадна угадывала неуверенность Акенона. Она вдруг почувствовала укол невыносимой боли и обиды. Попыталась взять себя в руки и говорить спокойно, но не удалось.

— Решил от меня отделаться. Возможно, ты забыл, что Главк — пифагореец, а я — учитель, к тому же дочь Пифагора. Если кто-то и может вести с ним переговоры или влиять на него, лучше меня с этим никто не справится.

Акенон опустил глаза, заслуженный упрек его смутил. Ариадна не хотела больше ничего говорить, но ее раздражение нарастало, и она не могла сдержаться:

— Тоже мне, защитник! По какому праву ты принимаешь решения за меня? Ты что, мой отец или муж, которого, к счастью, у меня нет?

Они стояли в дверях постоялого двора. Ариадна говорила достаточно громко, чтобы ее слышали солдаты, ожидавшие в нескольких метрах. Акенон заметил, что один из них едва сдерживается, чтобы не засмеяться.

— Ладно, извини. Я сомневался, стоит ли тебе все это говорить. Я не должен был этого делать. — Он поднял руку, желая ее успокоить.

Ариадна молча развернулась и пошла в свою комнату, чтобы взять привезенные из общины свитки.

«Проклятие», — бормотала она про себя, чувствуя, как усиливается головная боль.

Она вошла в спальню и достала из-под кровати свитки. Собираясь снова выйти, остановилась, озадаченная, и села на тюфяк.

«Что со мной случилось?» — нахмурилась она.

Устремила взгляд на стену и сделала медленный глубокий вдох. Она знала, что ведет существование, неподобающее греческой женщине. Да, у нее много привилегий… на самом деле те же привилегии, что и у любого греческого мужчины. Независимость и свобода были ее неотъемлемой частью. Но она жила в мире мужчин, и Акенон ничем не отличался от остальных, как бы он ни был добр, привлекателен, обаятелен…

«Проклятие!» — повторила она. Община представляла собой исключение, в большинстве городов Греции женщины были чем-то вроде рабов, существами без прав, подчиненные желаниям хозяев. И, насколько она знала, нечто подобное происходило у большинства чужеземных народов. С какой стати Акенон должен вести себя по-другому?

Однако это не оправдывало того, что она чувствовала. Да, она была разочарована тем, что он решил за нее, как за свою собственность, что он намерен через нее переступить… «Но столь сильная реакция мне не свойственна», — удивленно сказала она себе. Даже сейчас, когда тело полностью расслаблено, разум не успокаивался; как будто глубоко внутри него, там, куда она не имела доступа, бушевала неумолимая и разрушительная буря.

Ладно, с этим она разберется в другой раз. А сейчас пора ехать во дворец Главка. Она встала с кровати, прошла через постоялый двор и вышла на улицу, избегая встречаться взглядом с Акеноном.

Борею отрезали язык, когда ему было восемь лет.

Однако язык не был ему нужен, чтобы быть в курсе того, что происходило во дворце Главка. Рабы и слуги спешили сообщить ему любую новость. Они знали, что он этого хочет, и стремились удовлетворить каждое его желание.

Борей представляла собой гору мышц, на полметра выше и на семьдесят килограммов тяжелее самого крепкого из них. Тем не менее не это обеспечивало ему всеобщее послушание. Ему подчинялись не за могучее телосложение, а из-за того, что произошло спустя месяц после появления его во дворце.

Когда Главк купил его на невольничьем рынке, ему было всего шестнадцать или семнадцать лет, но он уже достиг своих колоссальных размеров. Держался в стороне от остальной прислуги, исподволь наблюдая за рабами. Однажды, когда все уже привыкли не обращать на него внимания, он взялся отдавать приказы жестами и гортанным рычанием. Он требовал привилегий, которые не полагались ему по молодости и недолгому сроку, проведенному во дворце. Однажды один из самых старых слуг высмеял Борея и презрительно обошелся с ним на глазах у многочисленных рабов. Некоторые боялись худшего, но ничего не произошло. Борей молча исчез.

В ту же ночь старый слуга внезапно проснулся: кто-то рывком сорвал с него одеяло. Общая спальня не была окутана обычной для этого времени тьмой: ее освещали две масляные лампы. Несколько рабов сидели на койках, только что проснувшиеся и такие же озадаченные, как и старый слуга. Возле его кровати стоял Борей. Он пригнул голову, чтобы не удариться о потолок. Под мышкой держал хрупкого раба-подростка, во рту у того был кляп. Парень смотрел по сторонам глазами, полными ужаса. Когда старый раб понял, что происходит, Борей схватил руку подростка и одним рывком оторвал ее на уровне плеча. Кляп заглушил крики. Великан бросил в лицо раба оторванную руку, а затем толкнул и самого юношу, из чьей ужасной раны брызнула кровь. Борей оперся одной из своих огромных лапищ на несчастного с кляпом во рту и прижал его изуродованное тело к старому рабу, который над ним посмеялся. Молча улыбнулся и оторвал вторую руку.

Бедный юноша отчаянно бился всем своим изуродованным телом. Борей повернулся к присутствующим и показал им оторванную конечность. Его холодный, напряженный взгляд был красноречивее всяких слов. Он бросил руку на пол и ушел в свою комнату, не оборачиваясь. Вскоре он уже спал, как будто ничего не произошло.

Узнав на следующее утро о случившемся, Главк велел позвать к себе Борея. Как и рассчитывал Борей, все ограничилось выговором. Умершего юношу звали Эрилай, и Главк ценил его так мало, что собирался продать через неделю на аукционе, надеясь выручить хотя бы драхму. Эрилай был идеальным выбором для вразумления других рабов. Извращенный интеллект Борея учел реакцию и прислуги и Главка. Он оставался рабом, но среди слуг приобрел статус бога. Могучий, хитрый и грозный. А Главк через несколько дней превратил Борея в своего доверенного раба.

* * *

Борей ждал прибытия Акенона.

Час назад его предупредили, что египтянин собирается вернуться во дворец. Он сразу же занял пост в гостевой комнате, окно которой выходило в главный двор. По ту сторону двора открывался вид на входной коридор, из которого в любой момент мог появиться Акенон.

В ожидании египетского сыщика он вспоминал ту ночь, когда ему удалось сполна удовлетворить свои изуверские наклонности. Ему нравилось убивать, но Главк категорически запрещал это делать, кроме тех случаев, когда сам об этом просил. В ту ночь два месяца назад он чувствовал себя свободным, как лев, который много времени томился в клетке. Раздавить виночерпия Фессала было приятно, но не могло сравниться с истязанием Яко, юного любовника Главка, полностью оказавшегося в его распоряжении. Главк приказал изуродовать юношу каленым железом, и он добросовестно выполнил поручение, но затем позволил себе немного больше.

Он злобно улыбнулся, вспомнив ту ночь. Юный Яко, прекрасный всего несколько минут назад, корчился от боли на песчаном полу. Он был обнажен, подносил руки к лицу и визжал, как умирающее животное. В воздухе плыл сладковатый запах горелого мяса. Тогда Борей уложил его на стол лицом вниз, прижал ему спину ручищей, чтобы не брыкался, раздвинул ноги и яростно изнасиловал.