В старом Китае - Василий Михайлович Алексеев

круглыми, как диск луны. Поэтому ей подносятся арбузы и яблоки. Яблоко, кроме того, звучит как пин (мир) и символически означает пожелание мира и согласия.

На берегу всюду слышны раскаты петард. Все праздники в Китае сопровождаются шумом и треском.

Спрашиваю у рабочих, приносящих жертву: «Чего вы просите у Юелао?» — «Да так, ничего, поклоняемся ему, вот и все; у кого есть сердце, тот верует».

23 сентября. В 6 часов трогаемся в обратный путь, мило распрощавшись с сяньшэном. Слуги из ямыня, переусердствовавшие вчера в возлияниях луне, еле держатся на лошадях. Цзун по этому поводу замечает: «Юань-ши пьет вино: раз пьян — на тысячу дней». Спрашиваю его, что сие значит, и получаю следующий рассказ: некий Юань-ши купил в Чжуншане вина. Ему дали знаменитый местный напиток, от которого человек спит непробудным сном тысячу дней, но забыли предупредить об этой силе напитка. Домашние, видя такой продолжительный сон, решили, что он опился и умер, и схоронили его. Через тысячу дней трактирщик спохватился и пошел посмотреть, как обстоит дело. Ему сказали, что Юань-ши умер уже три года назад. Открыли гроб — пьяный только что начал просыпаться.

В быту Китая вино играет огромную роль, хотя такого разнообразия вин, как в Европе, Китай не знал никогда. Дело в том, что виноградное вино не привилось в Китае, а рисовое вино и «самогонка» из проса и гаоляна не дают такого разнообразия сортов, как виноградное. Пьют вино всегда подогретое, из чайников, мало чем отличающихся от предназначенных для чая. Даже в самых захудалых харчевнях нам предлагают такой «чайник». Но пьянство в Китае служит мишенью насмешек и отвращения (между прочим, оно запрещено в «Шуцзине»), и я никогда не видел ни «мертвецки» пьяных, валяющихся на дороге, ни просто «пишущих вензеля».

Однако в китайской поэзии вино — почти сплошная тема, ибо не имеет той одиозности, как у нас. Поэзия вина — поэзия освобождения человека от уз земли. Опьянение превращает поэта и ученого в сверхпоэта и сверхученого. Поэзия отшельничества поэтому связана с вином, а не с аскетизмом. Ближайшая параллель — это персидская и арабская поэзия (хотя там вино виноградное, а здесь — рисовое).

Тема вина входит во все жанры поэзии и прозы (Тао Цянь, Ли Бо, Ду Фу). «Речь о говорунах» Сыма Цяня, «Ода доблести вина» Лю Линя, «Песнь о восьми бессмертных пьяницах» Ду Фу ярко иллюстрируют эту поэзию, граничащую с поэзией экстаза, безумия. В стихотворении Ду Фу восемь бессмертных пьяниц — это восемь знаменитых поэтов, каллиграфов, ученых. Опьянение для них равно наитию. «Ли Бо — этому четверть: получишь сотню стихов», «Чжан Сюй выпьет три чары — почерк навек идеальный... Кистью взмахнет, на бумагу опустит — словно тучи — туманы», «Цзяо Суй-ю — пять четвертей — только тогда и приличен: речью возвышенной, критикой мощной всех за столом удивляет».

В качестве иллюстрации к этому стихотворению Ду Фу я мог бы дать, как это ни странно, одну из лубочных картин. Поэзия вина в Китае не ограничивается областью литературы, а распространяется гораздо шире, и вот народная фантазия изображает восемь бессмертных божеств даосской религии (явившихся поэтическим синонимом для опьяневших поэтов и ученых в стихотворении Ду Фу) в виде совершенно такой же веселой компании «эпикурейцев-мудрецов», сидящих за столом, обильно уставленным винами и фруктами. Хань Чжун-ли[74] со своим огромнейшим веером и голым животом (что считается признаком богатой обеспеченности) сидит напротив Ли Те-гуая[75], который, облокотившись на тыкву, бросает в воздух свой волшебный железный костыль. Оба они с восторженным удивлением смотрят на Люй Дун-биня[76] и Цао Го-цзю[77], играющих в выкидывание пальцев[78]. Хань Сян-цзы[79] занят наливанием вина. Хэ Сянь-гу[80] наклонилась к винному сосуду вместе со своим лотосом-ребусом. Лань Цай-хо играет на флейте и заставляет Чжан Го-лао[81] пить вино.

Вся эта весьма игривая форма изображения, конечно, уже только напоминает свое религиозное назначение. Народная традиция вовлекла строгий религиозный статуарий в живописную образность своей фантазии.

24 сентября. Ночь провели в Чжичжоу: здесь переезд через Хуанхэ.

Уже светло, когда подъезжаем к реке. Что же видим? Вместо парома — ряд глубоких лодок с жилыми шалашами. Как всунуть в них телеги? Понемногу сходятся лодочники, ругаются, кричат, а потом принимаются за телеги. Втаскивают их по одной на перекладину лодки и подпирают сбоку. Мулов заставляют проделать сальто-мортале через высокий борт. Вся переправа длится более 4 часов под палящим солнцем, от которого на лодке некуда скрыться. Наконец, снова на дороге. Направление — на Цяньчжоу. Проезжаем через село. Перед домами вижу все те же интересные столбы с обезьянами. Чем дальше, тем дорога хуже. Мулы выбиваются из сил, тонут в грязи и ложатся в изнеможении.

Добираемся до харчевни. В комнате на стене висит любопытная картинка: «Раскаяние бродяги» — миссионерская пропаганда. Листок объясняет на разговорном языке сущность христианской религии.

25 сентября. Снова едем по лессовому ущелью. Уклоны, подъемы, овраги сплошь заросли диким жужубом. Все чаще стали попадаться и деревья каки. Спелых плодов еще мало, но они великолепны.

Мимо нас проносят красные носилки за невестой. Красный цвет — цвет радости вообще, а также всего, что относится к браку, и, конечно, носилки невесты просто пылают. Жених сейчас должен ждать невесту у ворот своего дома. Древний обычай, который жив в Китае и сейчас, требует, чтобы в день свадьбы жених в нарядном платье и со свитой явился в дом невесты, сделал требуемые подарки, а потом скакал назад, чтобы встретить молодую перед воротами ее нового дома. Когда же красные носилки прибудут за «красным товаром», то в семье поднимется плач и причитания, которые легко, не разобравшись, принять за похоронные. Так было со мной в Пекине. Ясное утро, голуби, мелодия вдалеке... и вдруг — ужас! Многоголосые вопли, всхлипывания... Похороны? Нет, «берут жену»!

Возчик Чжэн, проводив носилки взглядом, запевает: «Не становись хозяйкой в доме, забот и хлопот будет множество. Надо рано утром встать, надо всех накормить, обо всем подумать».

Приезжаем в деревушку. В харчевне с нами заговаривает какой-то проезжий. Оказывается, актер. Охотно отвечая на мои вопросы, рассказывает о себе. Он с восьми лет подвизается в театре. Бывал во многих местах. Говорит, что играл в присутствии императора и императрицы, описывает их. Разговор его полон жестов и выразительности. Приглашаем его позавтракать вместе с нами. Заказываем для него куру, за что он — бух в ноги и Шаванну, и мне. Хозяин харчевни, почтительно-любезный