В старом Китае - Василий Михайлович Алексеев

При всей безграничной любви к театру профессия актера считается низкой, всеми презираемой. История китайского актера печальна и начинается с унижения в нем человеческого достоинства. Отношение к нему невыносимо двойственное: то он — презренный шут, то — автор бессмертных изречений. Именно автор, потому что китайский актер не только актер, но и режиссер, и либреттист. На сцене никто не стесняет его ни партитурой, ни либретто, и он дает простор своей фантазии. Слову представление в китайском языке соответствует слово янь, т. е. фантазировать на тему, иначе говоря, составлять либретто. Многие китайские пьесы вообще не имеют авторов (во всяком случае, их фамилии не известны), а являются творчеством самих актеров. Но и пьесы, принадлежащие перу (вернее, кисти) определенных писателей, непрестанно дополняются и переделываются фантазией самих исполнителей. Эта устная импровизация закрепляется устной же традицией, ибо все актеры, за очень малым исключением, неграмотны. Обучение их (с самого детства!) происходит путем заучивания ролей на память прямо из уст старших актеров. Затем устный текст записывается кем-нибудь и рукопись распространяется.

Китайская драма, как я уже говорил, имеет основным своим сюжетом китайскую историю, причем в конфуцианской ее трактовке, а именно как неизменное торжество добра и посрамление зла, при всевозможных исторических хитросплетениях. Следовательно, вся профессия китайского актера целиком наполнена сюжетом, который в Китае всегда считался самым воспитательным, и он сам является как бы выразителем китайских исторических судеб, преломленных в уме народа. И несмотря на все это, профессия актера считается одной из самых презренных. Бывали случаи, когда императоры снисходили до актера, но чтобы актер возвысился до человека, этого, кажется, не было. Правда, их злого языка боялись, но тем более их третировали. «В хорошем царстве, — говорит один из древних софистов, — мечи остры, а актеры тупы, — никак не наоборот».

Об отношении Конфуция к актерской профессии можно судить хотя бы по такому эпизоду, описанному Сыма Цянем в его знаменитой истории: «...Конфуций предложил князю позвать дворцовых музыкантов. И вот шуты и карлики начали выделывать разные туры. Конфуций поднялся и сказал: ”Когда низкие люди издеваются над повелителями, их вина казнится смертью. Я прошу дать приказ поступить с ними по закону”. Карликов убили, их головы и руки были разбросаны». Это презрение к «низким людям» унаследовало и все конфуцианство. «Актеры в словах своих не знают меры. Не им вести нас к человеческой доблести и вечным идеалам!» (VIII в.).

Сыма Цянь, отведя целую главу в своей истории «скользким искателям», т. е. актерам, бросает тем самым, конечно, вызов общественному мнению второго и первого веков до нашей эры. Однако сам термин «скользкие искатели» говорит о том, что речь идет о людях, скользящих среди устоев и принципов общества, и весьма образно определяет положение актера в феодальном сословном обществе. Жизнь кочующего актера в Китае всегда была бродячей богемой. И это принесло ему зло: он отбился от семьи и соседей. В патриархальном же Китае (как и в России) эти два элемента как принудительные начала порядочности необходимы для хорошей: репутации человека. «Теремная девушка, милая, ты не станешь ведь певицей в Ханьдуне!» (древние стихи). В уважаемом обществе места актеру нет. Актеры — низшее сословие. Они рабы предпринимателя, хозяина; труппы, от которого могут только откупиться. Вместе с цирюльниками актеры и их сыновья не допускались к государственным экзаменам. Сыновья актера могут быть тоже только актерами, и только в четвертом поколении снимается это кастовое ограничение. Более того, за участие в театре ученый изгоняется из своей привилегированной касты ученых. Ученый Дуй Куй (III в. н. э.) сказал приглашавшему его послу: «Я не стану актером во дворце князя!»

В знаменитой китайской великой энциклопедии («Тушуцзичэн») биографии актеров, в том числе и самых знаменитых, помещены среди статей о торговцах-маклерах, петрушках и нищих. Надо, однако, вспомнить, что в Европе в XVI в. церковь ставила актеров на одну ступень со знахарями и блудницами, отказывая им в причастии. Мольер был предан земле, как преступник... Таким образом, китайский актер делит общую судьбу с актерами всего мира...

26 сентября. Луна еще полна блеска, и на земле видны тени, а мы уже отправляемся в путь. Вскоре восток наливается красным светом, загораются края высоких облаков и солнце всходит.

Дорога становится все ужаснее. Перед нами проехало нечто невероятно тяжелое: колеи глубоко въелись в землю. Телеги задним кузовом прямо-таки ползут по земле, мулы выбиваются из сил, стонут, отказываются идти, брыкаются под ударами кнута. Проезжаем через грязные деревушки, сплошь, по-видимому, занятые окрашиванием холста. Темная жидкость стекает от красилен на середину улицы и отравляет грязь до того, что даже за пределами деревушки дорога еще долго сохраняет бурый цвет и отвратительный запах краски.

Интересно наблюдать чувство стран света у китайцев, доходящее, с нашей точки зрения, до виртуозности. Навстречу телеге идет слепой, ощупывая палкой впереди себя дорогу. Возчик кричит: «Телега едет, иди на юго-восток!» И слепой, ни секунды не колеблясь, сворачивает в означенном направлении. Возчик кричит: «Правильно!»

Ориентирование по странам света распространено в Китае несравненно больше, чем у нас. Если спрашивают дорогу, то в ответ ее обозначают именно странами света. Китайцы вообще не любят обозначений при посредстве левой и правой стороны. Не только деревни, озера, пруды, дома, но даже и комнаты в домах, и вещи в них называются северными, южными, восточными и западными. Поэтому европейцу странно с непривычки слышать такие фразы в разговоре китайцев: «Прибей-ка этот гвоздь севернее», «Я живу к югу от дороги» и др., или встречать в китайской поэзии выражения вроде: «Надпись к востоку от кресла», «Живу беспечно в северном подворье» и т. д. Для китайца же, конечно, это все — обычное явление.

Доезжаем до Сошаньсяня — уездного города. Дома здесь высокие, часто двухэтажные. Над воротами замечаю сплетенные из гаоляна виньетки и флажки с изображениями единорога — фантастического существа, дарующего мужское потомство. По-прежнему вижу чашки с фань (едой из риса), прикрепленные к воротам, — приношения покойному.

Едем дальше. Обидно, до слез обидно, что приходится лететь сломя голову мимо интереснейших вещей.

Страна наводнена памятниками всякого рода. Все в очень изящных рамах, с замысловатыми заголовками и надписями. Порой это целое строение — павильон, тонкой и кропотливой работы. Попадаются по-прежнему Башни любования природой в виде затейливых пагод.

Сбиваемся с дороги. Долго плутаем, прежде чем добираемся до перевоза через реку Фынь. Река не широкая, но глубокая и быстрая. Паром на веревке — род понтона