Обретенная любовь - Гайя Алексия

спину. Никогда не забуду звук удара его головы о плитку – он отражается эхом снова и снова в моей голове. Тиг бьет еще и еще, его кулак безжалостно обрушивается на лицо Джейсона. Даже когда тот перестает двигаться, Тиг не останавливается.

Я закрываю глаза и затыкаю уши до боли, но звук по-прежнему проникает. Вроде бы я кричу, но, возможно, мне только кажется.

Когда я открываю глаза, Тиган протягивает ко мне окровавленные руки. Я перевожу взгляд с них на обездвиженного Джейсона и на кровь, текущую по полу и забрызгавшую стены. Тиган что-то говорит мне, но я не разбираю слов.

Что он натворил! Господи, что он натворил!

Глава 39

Тиг

Тогда

– И в каком возрасте ты начал это курить?

Я разглядываю косяк в своей руке. Уже и не помню, может, в тринадцать или четырнадцать. Мы с Бенито как раз тогда начали торговать дурью.

Директор пристально смотрит на меня в ожидании ответа, и ответ не заставляет себя ждать:

– В тринадцать вроде.

Он поднимает брови. Ага, я тоже в шоке – очень странно, что я могу вот так запросто тебе ответить, мужик. Может, косяк как-то помогает мне перестать думать…

– Как такой малец вообще мог связаться с марихуаной?

– Пришлось продавать, чтобы выжить в моем мире.

Кажется, мой ответ приходится ему не по душе, потому что он отрицательно качает головой.

– А Натали?.. Почему ты с ней не остался? Тебе бы тогда не пришлось толкать дурь, чтобы найти пропитание, разве не так?

Почему? Да потому что она связалась с Лукасом, и для меня не оказалось места в ее доме, когда я сбежал из исправительного центра после избиения Антона. И из года в год я выкидывал все более дерзкие трюки, начиная с четырнадцати лет и по сей день. Я признаю, что Солис сделала все, что могла, но остаться там я не мог. И чем дальше, тем больше Лукас вел себя как осел и тем меньше я чувствовал себя дома.

Однажды пришли копы и сказали, мол, я должен отправиться в другую семью, потому что Натали не соблюдала какие-то там условия, которые ей поставила судья по семейным делам. Я больше особо этим всем не интересовался. Все равно ничего бы не вышло. Я просто хотел быть свободным и постоянно не задумываться, что мне нужно сделать, чтобы никому не мешать.

В принципе я был не против переехать, но в других семьях было еще хуже. Когда я вспоминаю все это, то понимаю, что нигде не мог найти свое место. Только с Еленой все эти чувства, приводящие меня в ярость, исчезают. Просто потому что рядом с ней я нашел себя. Рядом с ней. Ни перед, съедаемый взглядами всех подряд, ни позади, спрятанный в душной тени. Просто здесь, рядом с ней. Но черт меня дери, если я расскажу об этом директору.

– Я понимаю, ты не хочешь об этом говорить. Некоторые вещи слишком важны, чтобы облекать их в слова, – говорит он.

– Ага… Ну, или мне просто наплевать, – возражаю я.

Он ухмыляется и взглядом указывает на косяк.

– Ну, это ведь неправда. Но я позволю тебе еще какое-то время верить в это. Ты знаешь, я тоже был молод и все такое. Ты ведь меня больше не слушаешь, да? И зачем я тут болтаю сам с собой.

Я усмехаюсь. Да, он, конечно, глуповат. Тишина – это тоже хорошо.

– Тишина – это хорошо…

Черт, я же не хотел этого говорить! Да и подавись. Я уже вижу, как он выдумывает ответ, как истинный директор, каковым он и является. Я просто хочу покурить, а не проходить философскую терапию.

– Тишина тебя защищает, но также и сковывает…

Умный ход. А теперь передай мне косяк!

– Я доволен. Мне кажется, ты все больше начинаешь контролировать себя, разве не так?

Нет. Так только кажется. Мое молчание, как и раньше, стоит на первом месте, и я никак не могу с ним справиться. Это тишина контролирует меня, и я не могу даже говорить о ней.

* * *

Я открываю глаза. Первое, что вижу, – кусок стены и пол. Я наконец-то смог заснуть на чертовой пародии на кушетку, потому что на полу слишком сильно дует. И все равно трясусь от холода, как бездомный в коридорах метро. Как долго я спал? Надеюсь, достаточно долго, чтобы эти три дня закончились сами собой.

Немного выжидаю, пока глаза привыкают к темноте, и выпрямляюсь. Едва я поудобнее устраиваюсь на бетонной кушетке, как дверь с громким шумом и скрежетом распахивается. Приходится поднять руки к лицу, чтобы защитить глаза от света. Что там происходит, черт возьми?

Огромный силуэт вырисовывается в проеме двери, но глазам никак не привыкнуть – я ничего не вижу. Я щурюсь. Удар дубинкой о железную дверь заставляет меня резко вскочить на ноги.

– На выход, Доу!

Наконец, вашу мать!

Даже не знаю, где я нахожу силы встать, но мне удается, пошатываясь, добраться до света. Подняв руки к лицу, я попадаю в коридор, где сразу же натыкаюсь на… это… неужели Елена?

Мне приходится так часто моргать, что я почти ничего не вижу.

– Тиган, вы меня слышите?

– Что?

Голос срывается, и это короткое слово больно режет по горлу.

– Док, он же говорит! – слышится за моей спиной.

Черт, ничего не понимаю. Я трясу головой. Мне приходится держаться за стену, чтобы не упасть. Я закрываю глаза, а когда открываю их, передо мной стоит женщина из медпункта. Дьявол, мне так не хватает моей львицы, что она уже мерещится мне повсюду.

– Тиган, мы отведем вас в медпункт на небольшой осмотр, хорошо?

В ответ – молчание.

* * *

– Еще полчаса под капельницей, и я вас отпущу, – говорит медсестра. – У вас было обезвоживание…

Мы пересекаемся взглядами. Она меня отпустит? Это шутка такая?

– И, кстати говоря… однажды у меня уже получилось вытащить вас из изолятора на день раньше срока, но больше от меня чудес не ждите, – произносит она.

На день раньше? Черт возьми, так я высидел в этой вонючей яме всего каких-то жалких два дня? А ощущение, будто я провел там недели, страдая от нехватки воздуха и от голода.

Докторша отходит от меня и прибирает какие-то вещи.

– Сегодня Рождество. Директор согласился со мной, что вы слишком молоды для всего этого. И Рождество все-таки священный праздник.

Если ты так считаешь. Рождество в одиночестве здесь, без моей львицы – это мучение, что бы ни происходило вокруг и