Коронация, или Последний из романов - Борис Акунин

Слава богу, с третьей спички Эраст Петровичувидел полузарывшийся в пыль камень и забрал себе, а я после случившегосявозражать не посмел. Насыпал себе в карманы две пригоршни монет из клада, и мыпобрели дальше.

Не знаю, сколько часов это продолжалось.Иногда мы садились на землю, чтобы передохнуть. Вторую ночь подряд я проводил вподземелье, и, ей-богу, затрудняюсь сказать, какое из них пришлось мне меньшепо вкусу.

Нельзя было даже посмотреть, который час,потому что от сырости спички скоро размокли и загораться не желали. Когда я вовторой раз споткнулся о уже знакомые кости, стало ясно, что мы бродим по кругу.

Тогда Фандорин сказал:

– Знаете, Зюкин, так дело не пойдет. Выхотите, чтобы по вашим ребрам бегали к-крысы?

Я передернулся.

– Я тоже не хочу. А значит, хватитфланировать, надеясь на авось. Нужна система. Теперь мы движемся так: строгочередуем п-повороты. Один раз направо, один раз налево. Вперед!

Но и после введения «системы» мы шли еще оченьдолго, пока, наконец, вдали не забрезжил слабый свет. Я кинулся к нему первым.Лаз сузился, как-то весь съежился, и пришлось ползти на четвереньках, но этобыло ничего, потому что свет делался всё ярче. Уже у самого края я ухватилсярукой за холодный, шершавый корень, и он вдруг с сердитым шипением пружинисторванулся из моих пальцев. Змея! Охнув, я дернулся и ударил макушку о камень.Разглядел на узкой головке заструившейся прочь черной ленты желтые пятна – этобыл безобидный уж. Но сердце все равно колотилось, как бешеное.

Нора вывела к подмытому водой берегу реки. Яувидел окутанную утренним туманом темную баржу, крыши складов на той стороне ив некотором отдалении – полукруглые арки железнодорожного моста.

– Недалеко же мы с вамип-продвинулись, – сказал Фандорин, распрямляясь и отряхивая перепачканныйкучерский кафтан. От длинной черной бороды он успел избавиться, широкополуюшляпу потерял, кажется, еще в склепе.

Я проследил за направлением его взгляда. Внескольких сотнях шагов, озаренные первыми лучами солнца, мягко поблескиваликупола Новодевичьего монастыря.

– Очевидно, этим лазом монахипользовались, чтобы тайно д-добраться до реки, – предположилФандорин. – Интересно, для каких целей.

Мне это было совсем не интересно.

– А вон и часовня! – показаля. – Идемте скорей. Господа Карнович и Ласовский наверняка нас обыскались.И не столько нас, сколько «Орлова». То-то обрадуются!

Я улыбнулся. В эту минуту от простора, света,утренней свежести меня переполняло то особое чувство жизненной полноты, которое,вероятно, некогда испытал воскресший из мертвых Лазарь.

– Вы хотите вернуть «Орлова»Карновичу? – недоверчиво спросил Фандорин.

В первое мгновение мне показалось, что яослышался, но затем я понял, что господин Фандорин, как и я, обрадованблагополучным исходом кошмарной ночи и оттого настроен на шутливый лад. Что ж,есть обстоятельства, при которых и Зюкин непрочь пошутить, хоть бы даже и не ссамым приятным собеседником.

– Нет, я хочу отнести камень докторуЛинду, – ответил я, посредством сдержанной улыбкой давая понять, чтооценил шутку и отвечаю ей в тон.

– Ну то-то же, – с серьезным видомкивнул Эраст Петрович. – Вы ведь понимаете, что если мы отдадимб-бриллиант властям, то больше его не увидим. Тогда мальчик и Эмилия обречены.

Только теперь до меня дошло, что он вовсе нешутит.

– Вы и вправду намерены вступить сдоктором Линдом в самочинный торг? – на всякий случай все же уточнил я.

– Да, а как же иначе?

Мы оба замолчали, уставившись друг на друга сравным недоумением. От моего душевного подъема не осталось и следа. Во ртупересохло от скверного предчувствия.

Фандорин окинул меня взглядом с головы до ног,будто видел впервые и спросил – как мне показалось, с любопытством:

– П-постойте, Зюкин, разве вы не любитемаленького Мику?

– Очень люблю, – удивился я такомувопросу.

– И ведь… к Эмилии вы тоже неравнодушны?

Я чувствовал себя очень усталым, мы оба былиперепачканы в пыли и глине, пахло травой и рекой – от всего этого возникалоощущение, что обычные условности не имеют значения. Только поэтому я ответил насей вопиюще нескромный вопрос.

– Мне небезразлична судьба мадемуазельДеклик.

– Итак, на карту поставлена жизнь д-двоихлюдей. Людей, которых вы… Ну, скажем, «судьба которых вам небезразлична». И выготовы пожертвовать этими людьми ради куска шлифованного углерода?

– Есть вещи, которые значат больше, чемлюбовь, – тихо сказал я и вдруг вспомнил, что то же самое Фандорин нестоль давно говорил Ксении Георгиевне.

Это воспоминание было мне неприятно, и я счелнужным уточнить:

– К примеру, честь. Верность. Престижмонархии. Национальные святыни.

Объясняя такие очевидные вещи, я чувствовалсебя довольно глупо, но что еще мне оставалось делать?

Помолчав, Фандорин объявил:

– У вас, Зюкин, есть выбор. Видите, учасовни полицейское оцепление? Или вы отправляетесь туда и говорите, чтоФандорин скрылся, п-прихватив с собой «Орлова». Или мы вместе пробуем спастиЭмилию и ребенка. Решайте.

С этими словами он вынул из кармана чернуюбороду и косматый парик – оказывается, все-таки приберег – и приладил этубуйную растительность, превратившись в простецкого и диковатого мужика из тех,что съезжаются в большие города на заработки.

Не знаю, почему я с ним остался. Честноеслово, не знаю. Я не произнес ни слова, но и с места не тронулся.

– Что, пойдем на к-каторгу в однойсцепке? – с неуместной веселостью спросил Фандорин и протянул мне руку.

Его пожатие было крепким, мое вялым.

– Посидите здесь и сильно нев-высовывайтесь. Схожу на рекогносцировку.

Он зашагал в сторону монастыря, а я опустилсяна колени у воды. Она была чистая, прозрачная, и я сначала напился, а потом,когда рябь успокоилась, рассмотрел отражение своего лица. Вроде бы ничто в немне изменилось: усы, бакенбарды, выпуклый лоб с залысиной. И все же это былолицо не гоф-фурьера Зюкина, дворецкого Зеленого Дома и верного слуги престола,а государственного преступника.

* * *

Возвращение Эраста Петровича вывело меня изтоскливого оцепенения, но настроения никак не улучшило.