Коронация, или Последний из романов - Борис Акунин

– Вы видите перед собой Воробьевскийпарк, разбитый по английским образцам и имитирующий естественность п-природноголеса, – голосом заправского гида рассказывал Фандорин. – Обратитевнимание на висячий мост, перекинутый вон через тот овраг. Точно такой мост жея видел в Гималаях, только сплетенный из стволов бамбука. Правда, там под нимбыл не овраг в двадцать саженей, а д-двухверстная пропасть. Впрочем, дляпадающего вниз сия разница несущественна… А это что такое?

Он нагнулся и извлек из-под скамейкинемудрящую удочку. С интересом рассмотрел ее, потом повертел головой туда-сюдаи с радостным возгласом снял с борта зеленую гусеницу.

– Ну, Зюкин, на удачу!

Закинул в воду леску и почти сразу же вытянулсеребристую плотвичку размером в ладонь.

– Каково, а? – возбужденновоскликнул Эраст Петрович, суя мне под нос свою трепещущую добычу. – Нет,вы видели? И минуты не п-прошло! Отличная примета! Вот так же мы выудим иЛинда!

Ну просто мальчишка! Хвастливый,безответственный мальчишка. Сунул мокрую рыбину в карман, и карман зашевелился,словно живой.

А впереди уже показался знакомый мост – тотсамый, что был виден из окон Эрмитажа. Вскоре я разглядел за кронами деревьев исаму зеленую крышу дворца.

Фандорин отвязался от бревна. Когда плотыпроплыли мимо, мы взяли курс к правому берегу и четверть часа спустя оказалисьу ограды Нескучного сада.

На сей раз я преодолел это препятствие безкаких-либо затруднений – сказался накопившийся опыт. Мы углубились подальше вчащу, но приближаться к Эрмитажу Фандорин поостерегся.

– Тут уж нас точно искать нестанут, – объявил он, растягиваясь на траве. – Но все же лучшед-дождаться темноты. Хотите есть?

– Да, очень хочу. У вас есть какие-нибудьприпасы? – с надеждой спросил я, потому что, признаться, в животе давноуже подсасывало от голода.

– А вот. – Он вынул из кармана свойулов. – Никогда не пробовали сырую рыбу? В Японии ее едят все.

Я, разумеется, отказался от такой немыслимойпищи и не без отвращения посмотрел, как Эраст Петрович с аппетитом уплетаетскользкую, холодную плотву, изящно вынимая и обсасывая мелкие кости.

Завершив эту варварскую трапезу, он вытерпальцы платком, достал спички, а откуда-то из внутреннего кармана вынул исигару. Тряхнул коробком, удовлетворенно сообщил:

– Высохли. Вы ведь не курите?

С наслаждением затянулся, положил руку подголову.

– Какой у нас с вами п-пикник, а? Хорошо.Истинный рай.

– Рай? – Я даже приподнялся – такоеменя охватило возмущение. – Мир рушится у нас на глазах, а вы называетеэто «раем»? Качаются устои монархии, невинный ребенок замучен злодеями,достойнейшая из женщин, быть может, в эту самую минуту подвергается… – Яне договорил, потому что не все вещи можно произносить вслух. – Хаос – вотчто это такое. На свете нет ничего страшнее хаоса, потому что при хаосепроисходит безумие, слом всех и всяческих правил…

Я зашелся кашлем, не досказав мысль до конца,но Фандорин меня понял и улыбаться перестал.

– Знаете, Афанасий Степанович, в чем вашаошибка? – устало сказал он, закрывая глаза. – Вы верите, что мирсуществует по неким правилам, что в нем имеется смысл и п-порядок. А я давнопонял: жизнь есть не что иное как хаос. Нет в ней вовсе никакого порядка, иправил тоже нет.

– Однако сами вы производите впечатлениечеловека с твердыми правилами, – не удержался я от шпильки, взглянув наего аккуратный пробор, сохранивший безукоризненность, несмотря на всеприключения и потрясения.

– Да, у меня есть правила. Но это моисобственные п-правила, выдуманные мною для себя, а не для всего мира. Пусть ужмир сам по себе, а я буду сам по себе. Насколько это возможно. Собственныеправила, Афанасий Степанович, это не желание обустроить все мироздание, апопытка хоть как-то организовать пространство, находящееся от тебя внепосредственной б-близости. Но не более. И даже такая малость мне неслишком-то удается… Ладно, Зюкин. Я, пожалуй, посплю.

Он повернулся на бок, подложил под щеку локотьи немедленно уснул. Невероятный человек!

Не знаю, что мучило меня сильнее: голод, илигнев, или сознание своей беспомощности. Хотя нет, знаю – страх. За жизньМихаила Георгиевича, за Эмилию, за себя.

Да-да, за себя. И то была самая худшая из всехведомых мне разновидностей страха. Я отчаянно боялся не боли и даже не смерти –позора. Всю жизнь я больше всего страшился попасть в постыдное положение и темсамым потерять чувство собственного достоинства. Что у меня останется, если ялишусь достоинства? Кто я тогда буду? Одинокий, стареющий никчемник с бугристымлбом, шишковатым носом и «собачьими бакенбардами», непонятно на что и зачемизрасходовавший свою жизнь.

Рецепт для сохранения достоинства я обнаружилдавно, еще в молодости. Волшебная формула оказалась простой и короткой: всемисилами избегать неожиданностей, причем не только печальных, но и радостных. Всепостыдные положения возникают из-за нарушения заведенного порядка, то естьименно из-за неожиданностей. Значит, необходимо предвидеть и предусматриватьвсё заранее. Быть во всеоружии, добросовестно исполнять свой долг и не гнатьсяза химерами. Так я и жил. А каков результат? Афанасий Зюкин – вор, обманщик,подлец и государственный преступник. Во всяком случае, так считают люди,мнением которых я дорожу.

Солнце перевалило за середину неба и сталопотихоньку клониться к западу. Я устал метаться по лужайке, сел. Невесомыйветерок шелестел свежей листвой, среди одуванчиков басисто жужжал шмель, побирюзовому небу медленно скользили кружевные облака.

Все равно не уснуть, подумал я, и привалилсяспиной к стволу вяза.

* * *

– П-просыпайтесь, Зюкин. Пора.

Я открыл глаза. Облака тащились все так женеспешно, только из белых стали розовыми, а небо потемнело и придвинулосьближе.

Солнце уже зашло, а это означало, что япроспал по меньшей мере часов до девяти.

– Не хлопайте г-глазами, – бодросказал Фандорин. – Мы идем на штурм Эрмитажа.

Долгополый кучерский кафтан Эраст Петровичснял, остался в сатиновом жилете и синей рубашке – на фоне густеющих сумерекего было почти не видно.

Мы быстро прошли пустым парком к дворцу.

Когда я увидел освещенные окна Эрмитажа, меняохватила невыразимая тоска. Дом был похож на белый океанский пароход, спокойнои уверенно плывущий через мрак, а я, еще так недавно находившийся на наряднойпалубе, упал за борт, барахтаюсь среди темных волн и даже не смею крикнуть«Спасите!».