Времена не выбирают. Книга 1. Туманное далеко - Николай Николаевич Колодин

Нет, этого не помню и не знаю, но по инерции согласно киваю.

– Двоюродного племянника вроде бы брат.

Тот, чьё родство только что устанавили, встряхивается, вытирая рассол с губ, и охотно подтверждает:

– Точно, брат.

Затем чешет затылок, надолго задумывается, но пройти всю цепочку явно не в силах, потому добавляет менее решительно:

– Брат. А кто ж еще!

Мне же тогда думалось: если собрать вместе всю Лешину родню, клуба Сталина может и не хватить. Наличие многочисленной родни, считай, до восьмого, а то и выше колена, позволяло ему без устали «причащаться» брагой или самогоном. У каждого день рождения, у большинства, не пораженного атеизмом, еще и именины. И попробуй не отметить. Водка была, конечно, реже. Это уж по большим праздникам вроде Пасхи, 1 мая, Ильина дня, 7 ноября, Крещения, Нового года и Рождества. Более мелкие, такие, как Международный женский день и день Парижской коммуны, отмечались напитками собственного производства. Впрочем, на трудовой деятельности Леши это никак не отражалось, да и сама его специализация тому способствовала, ибо, сколько помню, служил он вахтером в химчистке, то есть стоял, точнее сказать, сидел на входе и выходе. Ни физического, ни умственного напряга не требовалось.

Другой отличительной чертой была еще одна вредная привычка: курение. Дымил он, как паровоз, не вынимая сигареты изо рта. Если Леша не пил, то читал. Все подряд. Книги обязательно перегибал, чтобы держать в одной руке, в другой – сигареты с килькой. Вот сколько помню его: сидит на кухне, в сплошном дыму, курит свою неизменную «Приму», закусывая килькой. Причем, это единственный известный мне любитель кильки, который поедал её, не отвлекаясь на отрыванье голов и хвостов. Заглатывал целиком и жевал. Чаще с хлебом, но если лень порезать, то и без него.

Маша – вторая его жена. От первой рос сын, и Леша платил «элементы», сам без суда относил положенные 25 процентов зарплаты. Не по причине высокой нравственности, стыда или сожаленья. Время от времени выяснялось, что денег Маше не донес, но и алименты не выплатил. Разгорался скандал. Маша, чистая и добрая душа, срамила его на весь подъезд, не понимая, как можно «отжать» от малолетнего сына. А Леша не понимал другого: из-за чего сыр-бор? Ну, не донес деньги, так их, во-первых, все равно мало, а, во-вторых, в другой раз принесет, может, с премии или подработки какой. Кончалось тем, что Маша выделяла ему требуемую сумму и отправляла к сыну с угрозой проверить завтра же.

Дочь Ольга росла умной, красивой, рослой и такой же доброй, как мать. В детстве не раз ставила меня в тупик или веселила. Так однажды, в четырехлетнем возрасте, вдруг заявила:

– Завтра мама «укупит» мне книжки, и я пойду в школу.

– А что ты там будешь делать?

– Галстук красный носить…

– Значит, будешь пионером?

Ольга надолго задумалась, чтобы возразить:

– Нет, не пионером, а пионерышком, потому что маленькая.

Приходя к нам, она всякий раз подолгу задерживалась у натюрморта художника Машкова «Фрукты» на правой стене. Сочный натюрморт мне самому нравился, потому внимание Оленьки покоряло. Но что так привлекало её, несмысленыша, выяснилось после очередного внимательного осмотра, завершившегося вопросом:

– Дядя Коль, а когда ваш арбуз вырастет?

Теперь уже я внимательней взглянул на картину и рассмеялся: в центре – маленькая яркая дыня, принятая за арбуз.

Пытаясь объяснить ей что-то из взрослой жизни, старался говорить серьезно, не отмахиваясь ни от каких вопросов. В очередной вечер вопросов и ответов, исчерпав все аргументы, прибег к тривиальному:

– Вот когда ты станешь совершеннолетней…

– Я никогда не буду совершеннолетней, – возразила она.

– Почему же?

– Я зиму люблю.

Ольга закончила техникум, вышла замуж, родила двух очаровательных сыновей-погодков. Одно время мы жили с ней по соседству на улице Чехова, и когда мать приезжала к ней, всегда заходила и к нам.

Что касается Леши, то он умер от рака легких (сказались две ежедневные пачки «Примы») уже после нашего отъезда. Маша протянула намного дольше, вынянчила их и умерла, что называется, «на ходу».

Прямиком из Китая

Двухкомнатную квартиру №31 занимала семья Певчиных. Глава семьи Григорий Залманович Певчин, майор Советской Армии, служил в авиаполку, дислоцировавшемся в Туношне. До того – в Китае.

К вопросу о национальности относился философски, и если все же спрашивали, не еврей ли, отвечал, что просто сегодня плохо выглядит.

Жгучий брюнет, с пристальным взглядом чуточку смешливых, а может, насмешливых глаз, он наверняка являлся предметом поклонения многих женщин, но оставался верен одной – своей Розе. Роза о службе его в Китае отзывалась не очень лестно:

– Ты представляешь, Зоя. Им платили в валюте. И в местных китайских магазинах на неё можно было купить хоть слона с ушами. Так мой Гриша все деньги тратил на что? На книги. Специально ездил в магазин советской книги в Пекине и привозил чемоданами. Уже назначено время отъезда, все скупают шелка там, термосы, трикотаж, ковры, а мой пакует книги, потому что больше паковать нечего, деньги все истрачены.

И продолжала, помолчав:

– Ты думаешь, он еврей, значит, добытчик, значит, хитрый, изворотливый и расчетливый. Гриша – редкое исключение. Заканчивают они летное училище. Шьют парадную офицерскую форму. Сразу после парада дома должны собраться близкие, приехавшие родные. Сидим за праздничным столом, ждем. Час, другой, третий. Гришу приносят на руках, напился с друзьями вдребезги. И это еврей, скажи мне, это еврей? Нет, это хуже еврея…

Справедливости ради хочу подчеркнуть, что тот давнишний «занос тела», пожалуй, был единственным, поскольку за все время я не видел его пьяным. Выпивши – да. И вместе, случалось, пили, но скромно, в основном обычный напиток «летунов» – коньяк. Он с юмором смотрел на жизнь. В частности, на мой вопрос, почему выбрал авиацию, говорил:

– Вот и Рабиновича спрашивают, зачем он пошел в авиацию, ведь там же опасно и падать высоко. Тот отвечает: «Зато какие пайки!»

– Ты лучше спроси, как я Розу брал?

– И как?

– Ну, сделал предложение. Отец с матерью советуются: Роза выходит замуж, он хороший парень, но еврей… Мать с грустью: «А кто теперь не еврей?!»

Юмор был в нем заложен от рождения. Любимые, самые читаемые авторы – Гашек, Ильф с Петровым. А как радовался он изданию шеститомника Шолом Алейхема…

Книги сближали нас, но из-за книг мы чаще всего и спорили. Я по молодости нередко отрицательно отзывался о творчестве некоторых классиков русской, а еще больше – советской литературы. И как-то нелицеприятно отозвался о Фадееве и его романе «Последний из Удэге». Как он меня