Великая княгиня Рязанская - Ирина Красногорская

Зломудрый Влад Дракула безмерной жестокостью наводил порядок в своём княжестве, искоренял в нём грабежи, воровство, ложь и необязательность, сажая на кол трусов и разного рода мерзавцев. А перед смертельным наказанием загадывал своим жертвам загадки. Отгадав их, можно было избежать казни. Задавал он и двусмысленные вопросы. Ответ на них тоже стоил жизни. «Хотите, – спрашивал он нищих бездельников, – избавлю вас от тревог на сём свете, и ни в чём вы не станете нуждаться?» Алчные нищие глупцы, собранные на большой княжеский пир со всей страны, радостно отвечали: «Хотим, великий князь!» Дракула приказал сжечь дворец, вместе с пирующими.

На вопросы коварного Дракулы, как мухи на мёд, попадались богатые и бедные, воины и землепашцы, монахини и прекрасные блудницы. Он с удовольствием сажал их на кол и пил из драгоценной чаши кровь, что лилась из их ран, тут же, не отходя от места казни.

– А что сталось с этим Дракулой? – спросила Анна, когда Пичуга закончила своё повествование. – Я понимаю, ты придумала сказку, но всё же…

– Не так уж много и придумала! – возразила сказительница. – Тем более князь Влад жив и здоров и пребывает в Валахии.

– И ему удалось такой страшной жестокостью навести порядок в княжестве?

– Вот уж этого я не знаю. – Пичуга брезгливо поморщилась. – Порядок в княжестве для меня значения не имеет. Я сказала о нём, потому что к слову пришлось. Главное – сам князь. Он кровопийца, получающий удовольствие от смерти людей. И красавица на колу ему куда желаннее, чем в постели. У-у, человечище! – сказительница зажмурилась и, сглотнув, спросила: – Ты никогда не ловила бабочек?

– Что? – не поняла Анна.

– А для меня бабочка на шпильке была прекраснее той, что порхала на воле, живая. Такова суть человеческая – жизни не хватит, чтобы разобраться в ней. Дракула (как, верно, ты заметила по моему рассказу) не вызывал у меня неприязни. Я бы хотела с ним встретиться. Думаю, до кола дело бы не дошло. Я бы нашла бескровный способ порадовать его… – она захохотала и подмигнула сенной девушке: – Ну, чего, несмеяна, рот разинула – научить?

– Галка, прости, Пичуга, – сказала Анна, пресекая её нахальную опасную речь, – когда напишешь книгу, сообщи мне – я найду изографа, чтобы сделал для неё миниатюры. – Она имела в виду себя. Пока Пичуга рассказывала, Анна мысленно рисовала события. Ей казалось, что её зрительное воплощение событий сильнее и ярче словесного, но, тем не менее, она чувствовала Пичугино влияние, сознавала, что сказительница главенствует над нею в понимании этой страшной истории, навязывает своё отношение к грозному князю Владу – Анне он тоже не казался омерзительным.

– И без твоей помощи найдётся много желающих пристроиться к моей книге, – ответила Пичуга на её предложение. Но Анна подавила гнев, охвативший её жаркой волной, пояснила смиренно:

– Я оплачу работу изографа, – и, помедлив, добавила уже по-княжески покровительственно: – Твою – тоже.

– Это другое дело, – сказительница была явно обрадована. – А сейчас разве ты не хочешь заплатить за четыре дня рассказов?

– Заплачу, конечно, как только получу от тебя, Галка, за четыре дня езды.

– Я думаю, мы, княгиня, в расчете, – заспешила Пичуга и на ходу выпрыгнула, выпала, на сей раз в сугроб.

1

Обоз двигался улицами Переяславля. Сгущались сумерки. Разбрелись по домам горожане. Отдёрнув занавеску, Анна ревниво всматривалась в бегущие навстречу строения, сравнивала с московскими. Увы, переяславские ей показались проще и беднее, только кремль порадовал. Он был расположен на высоком крутояре, удачнее московского, и обособился от городских слобод глубоким рвом и валом, поэтому неказистые домишки горожан не теснили его нарядных строений. Далеко от него была и базарная площадь с её постоянными суетой, шумом и грязью.

Мост у Глебовских ворот был уже поднят. Пришлось обозу подождать, пока его спустят и откроют ворота. Но эта досадная задержка почти перед родным порогом обернулась для Анны радостью – на крыльце терема ждал Василий. Чуть прихрамывая, он подбежал к кибитке, помог Анне выйти и, не выпуская её руки, повлёк за собой. Они почти бежали по слабо освещённым коридорам, узким переходам, поднимались и спускались по скрипучим крутым лестницам. И этот странный бег не вызвал у Анны тревоги, она не стала спрашивать, отчего такая спешка, не справилась о сыне. Ей было радостно и легко от сознания, что она, наконец, дома, что здесь её любят и ждут.

Василий выпустил её руку только в опочивальне, когда сенная девушка, не та, что ездила с Анной, принялась её раскутывать. Он весело и лукаво улыбался, глядя, как падают на пол бесчисленные платки, платочки и душегрейки, расхохотался, когда, собрав всё в охапку, девушка рассыпала половину.

– Ступай, неумеха, – сказал шутливо, – сами управимся, – и подтолкнул девушку к дверям. – Ну, здравствуй, Лисонька дорогая! Как же я по тебе соскучился…

Дух у Анны перехватило от долгого поцелуя, от жаркого объятия, а Василий поднял её уже на руки, понёс к ложу. Не было сил ему противиться, да она и не хотела противиться, хотя и не забыла, что плотская близость для беременной – грех, большой грех, что она может повредить будущему ребёнку. Э-эх, будь, что будет!

– Да что это мы, Лисонька, совсем голову потеряли! – Василий бережно посадил жену на край ложа, предложил буднично: – Давай помогу тебе умыться, – и, не дождавшись её согласия, поднял синий кувшин. Анна ещё раз убедилась в его умении владеть собой. Она же никак не могла унять дрожь, и ноги плохо слушались, и было стыдно, досадно, что не первой пришла в себя, но, не желая выдать Василию своего состояния, сказала игриво:

– Теперь не станешь упрекать меня в холодности! – и, резво подбежав к нему, подставила под ласковую, пахнущую ромашкой струю ладони. Показалось, что вода из Трубежа мягче московской – в баню бы сейчас, жаль, время позднее.

– Знаешь, Васенька, – сказала, наклонившись над тазом, с удовольствием растирая по лицу подогретую воду, – молодая-то наша в баню не пошла. Говорят, тучности своей застеснялась.

– Неправду говорят: не тучности – грязи. В их стороне бань вовсе нет, тамошние люди мыться не приучены.

– Да как же так? – Анна выпрямилась и от удивления не взяла протянутого полотенца, вода струйками стекала с лица на рубаху. – От них же должно…

– Они благовониями пользуются, разными притираниями.

– Бедный Иван! – произнесла искренне и рассказала, что и другие обычаи не были соблюдены на свадьбе: – Мы-то, глупые, пальцы погрызли, а они – ничего показывать не стали, и никто не посмел их укорить.

– Да чего их корить! – усмехнулся Василий, и сам вытер Анне лицо. – Поди, все бояре уже знали, что вдовый Иван женится на вдове римского князя, не запомнил его прозвания…

– Не может быть! – воскликнула Анна, но тут же добавила раздражённо, не сомневаясь в истинности услышанного: – И почему ты все неприятные известия сообщаешь мне как-то между прочим, за умыванием?