Любовник смерти - Борис Акунин

Вынул свинцовую пульку, прицелился из рогатки— и хрясь ровно в серёдку витрины. Их, большенных стеклянных окон с серебрёнымибуквами “Пуговичная торговля”, у Зот Ларионыча целых три было. Очень он имигордился. Бывало по четыре раза на дню гонял Сеньку стекла эти поганыебархоточкой надраивать, так что и к витринам у Скорика свой счёт был.

На звон и брызг выбежал из лавки Зот Ларионычв переднике, одной рукой лоток с шведскими костяными пуговицами держит, вдругой шпулю ниток (знать, покупателя обслуживал). Башкой вертит, рот разевает,никак в толк не возьмёт, что за лихо с витриной приключилось.

Тут Сенька рраз! — и вторую вдребезги.Дядька товар выронил, на коленки бухнулся и давай сдуру стёклышки расколотыеподбирать. Ну, умора!

А Скорик уже в третье окно нацелился. Лопнулотак — любо-дорого посмотреть. Кушайте, любезный Зот Ларионыч, за вашу к сиротезаботу-ласку.

Последней дулей, самой увесистой,раззадорившись, щёлкнул дядьку по маковке. Тот, кровосос, так с коленок на боки завалился. Лежит, глаза выпученные, а орать больше не орёт — вот какизумился.

Михейка от Скориковой лихости был в полномвосхищении: и в четыре пальца свистел, и совой ухал — у него это здоровополучалось, потому и “Филином” прозвали.

А как шли обратно по-за Сретенкой, Ащеуловымпереулком, (Сенька солидно помалкивал, Михейка тараторил без умолку, восхищался),видят — две коляски стоят перед неким домом. Чемоданы вносят с заграничныминаклейками, коробки какие-то, ящики. Видно, приехал кто-то, заселяется.

Сеньке сретенской виктории мало показалось.

— Маханём? — кивнул он на багаж.Всякий ведь знает, что тырить лучше всего на пожаре да на переезде.

Михейке тоже охота была себя показать. А чего,говорит, давай.

Первым в подъезд барин вошёл. Его Сенькатолком не разглядел — видел только широкие плечи и прямую спину, да седой високиз-под цилиндра. Однако барин был, хоть и седой, но, судить по звонкому голосу,не старый. Крикнул, уже из парадного, немножко заикаясь:

— Маса, п-пригляди, чтоб фару не разбили!

Распоряжаться остался слуга. Не то китаец, нето туркестанец какой — короче, низенький, кривоногий, с узкими глазёнками. Одеттоже чудно: в котелке и чесучовой тройке, а на ногах заместо штиблет белыечулки и потешные деревянные шлёпанцы навроде скамеечек. Одно слово — азиат.

Носильщики в кожаных фартуках с бляхами(вокзальные — значит, барин на железке приехал) вносили в дом всякую всячину:связки книг, какие-то колёса на каучуковых шинах с блестящими спицами, медныйсияющий фонарь, трубки со шлангами.

Подле китайца — или кто он там — стоялбородатый дядя, видно, квартирный хозяин, почтительно наблюдал. Про колёсаспросил: для чего, мол, они господину Неймлесу и не каретных ли он дел мастер.

Азиат не ответил, только щекастой ряхойпомотал.

Один из извозчиков, не иначе как на чаевыенабиваясь, гаркнул на Сеньку и Филина: а ну геть отседа, шпана!

Пускай орёт — поленится с козёл слезать.

Михейка шёпотом спросил:

— Скорик, чего тырить будем? Чемодан?

— Какой чемодан, дура, — скрививгубы, процедил Сенька. — Примечай, что он из рук не выпускает.

А китаец держал при себе саквояж и ещё узелокмалый — надо думать, самое ценное, чего чужим не доверишь.

Михейка снова шипит: а как взять? Чай, есливцепился, не выпустит?

Скорик подумал-подумал и сообразил.

— Ты, Филин, главное, не заржи, делайпустую рожу.

Поднял с земли камешек, прицелился и —чпок! — сбил с азиата котелок. Руки сразу в карман, рот раскрыл — прямоангел.

Когда косоглазый оглянулся, Сенька ему со всемпочтением:

— Дядя китаец, у вас шляпка свалилась.

И Михейка, молодец, ничего — стоит, глазамихлопает.

Ну-ка, поглядим, что нехристь на приступочкуположит, чтоб котелок подобрать, — саквояж или узелок.

Узелок. Саквояж у слуги в левой руке остался.

Сенька уж наготове был. Подскочил, будто котна воробья, ухватил узелок и как припустит вдоль по переулку.

Михейка тож. Бежит рядом, филином ухает, ахохочет так, что картуз обронил. Да картузишко-то дрянь, с треснутым козырьком,не жалко.

Китаец настырный оказался, долго не отставал.Михейка скоро в подворотню отвалил, так азиат за одним Сенькой уклеился.Сурьезно бежал, ходко и на крик силу не тратил. Видно было, что не отвяжется.Скамейками своими деревянными по мостовой тук-тук-тук, всё ближе и ближе.

На углу Сретенки Сенька хотел уже узелок кбесу кинуть (без Михейки куражу-то поубавилось), но тут сзади загромыхало — этокитаеза своей дурацкой шлепанцей за булыгу зацепился и растянулся во весьневеликий рост.

То-то.

Сенька ещё попетлял по переулкам и толькопотом узелок развязал — что там за сокровища такие. Увидел внутри зеленыекруглые камешки на нитке. Собой невидные, но кто их знает, может, они тыщустоят.

Снёс знакомому сламщику. Тот пощупал, зубомпогрыз. Дешёвка, говорит. Мрамор китайский, нефрит называется. Семьдесяткопеек, говорит, могу дать.

За семьдесят копеек Скорик не отдал, себеоставил. Больно уж вкусно камешки друг об дружку щёлкали.

* * *

Однако ну их, бусы, не об них речь, а оСмерти.

Стало быть, торчал Сенька подле заветного домаи всё не мог придумать, как Смерть к окну подманить.

Достал зеленую низку, побрякал бусами — цок,цок. Подумалось: словно молоточки фарфоровые, хотя какие ж из фарфора могутбыть молотки?

И вдруг таким же точно стуком в голове что-тоотозвалось — звонко. А мы вон как её выманим! И очень просто!

Посмотрел вокруг, подобрал стёклышко. Поймаллуч позднелетнего солнца, да и пустил зайчика в просвет между шторами.

И что же? Минуты не прошло, занавескираздвинулись и выглянула наружу она самая, Смерть.

Сенька от нежданности так обомлел, что руку состеклом спрятать позабыл — так зайчик у Смерти по лицу и запрыгал. А она глаза ладоньюприкрыла, посмотрела-посмотрела и говорит:

— Эй, мальчик!

Обиделся Скорик: какой я тебе мальчик. И одетвроде был не по-детски: в рубаху с подпояской, штаны плисовые, сапоги новые,гармошкой, и картуз неплохой, третьего дня с одного пьяного снятый.