Трагедия Белого Юга. 1920 год - Николай Карпов

Офицеры оказались в сложной ситуации. Во-первых, нужно было прямо сказать своим подчиненным о поражении и напрасно понесенных жертвах, во-вторых, сообщить им какое решение об устройстве своей собственной судьбы принимают они сами. Вот как об этом и дальнейших своих шагах в той тревожной, непредсказуемой обстановке пишет тот же Елисеев:

«Затуманилась моя головушка! Как же я должен объявить это своему храброму 1-му Лабинскому полку после таких великолепных конных атак под Кавказской, где мы пленили две красные стрелковые дивизии со всем командным составом?

Я позвонил своему помощнику, полковнику Ткаченко, сказал, что приеду через час; прошу построить полк в резервную колонну, выслушать мое сообщение о том, что решено в штабе Кубанского войска. Сев в свой экипаж, выезжаю из городка с тяжелыми думами. Думы эти перебивает казак-кучер: «Господин полковник! Навстречу нам едет генерал Шифнер-Маркевич!»

Выглянув из-за спины казака, вижу генерала на велосипеде в нескольких шагах. Соскочив, я расставил руки в стороны и остановил генерала. Он в той же серой черкеске, в которой я помню его, когда мы еще отступали от Воронежа. Полы черкески подоткнуты за пояс. Он весь в пыли и поту. «А, Елисеев!» — восклицает он, остановившись.

— Откуда вы, ваше превосходительство, и в таком виде?

— Фу-т-ты... Только что уговорил 1-й и 2-й линейные полки Майкопского отдела, чтобы сдавались... Не хотят казаки оставаться... Боятся красных, но кажется уговорил, — быстро, как всегда, чуть заикаясь, пояснил он. Речь шла о полках его дивизии, с которыми он занял Гойтхский перевал, Туапсе, Сочи и вот теперь дошел до грузинской границы...

Он весь в поту и, сняв папаху, вытирает ею мокрую голову. Я спрашиваю его: «Неужели нет выхода?» И он мне повторил все то, что сказал на собрании несколько часов назад. Еще добавил дружеским тоном, что офицерам надо бы оставаться с казаками. «А вы останетесь, ваше превосходительство?» — испытующе гляжу я на него. — «Душа моя здесь, с казаками, но разум твердит: надо уезжать, — отвечает он с горькой усмешкой, — знаю, что красные меня не помилуют за сотрудничество с генералом Шкуро».

Пожав друг другу руки, мы расстались. Я больше не видел этого умного, доброго человека, показавшего себя в боях распорядительным и смелым генералом».

Свой разговор с личным составом полка Елисеев передает так:

«... Громадный четырехугольник резервной колонны 1-го Лабинского полка предстал передо мной — тысяча пятьсот казаков На правом фланге полка горят две пирамиды сухих поленьев, освещая местность таинственным светом. Офицеры и казаки в черкесках, в черных папахах. Команда встречи, рапорт Ткаченко — и мое сообщение в полной тишине. Рассказываю все, что говорилось и что решили на совещании в Адлере. Заканчивая, бросаю в ночной темный строй полка: «Решено и приказано остаться на месте и ждать распоряжений о сдаче Кубанской армии перед силой Красной России».

Мертвой тишиной встречены мои последние слова. Молчат казаки, молчат и офицеры. В этой тишине, после паузы в несколько секунд, из задних рядов строя раздалось только: «А вы с нами останетесь?»

«Что это — упрек, просьба, испытание? — пронеслось у меня в голове. Умел водить полк в победные конные атаки, а вот теперь — куда и как поведешь полк?! Выдержав паузу в несколько секунд, я протяжно, что бы все услышали и поняли сразу, произнес только одно слово «Ос —та —нусь».

2 мая 1920 г о решении сдаваться уже знали все штабы и войска, находившиеся на побережье. Люди страшились сдачи, хотели быть поближе к Адлеру, где, как они понимали, должны произойти основные события, связанные с капитуляцией. Многие части начали движение по направлению к городу, порту и дальше к самой границе. На рейде Адлера стоял буквально облепленный людьми пароход «Бештау». Многие завидовали тем, кто попал на этот корабль. Для сосредоточения перед погрузкой желающим офицерам и семьям был назначен прибрежный хутор «Веселый» в 30 километрах от Адлера. Была еще надежда, что корабли подойдут туда раньше, чем красные.

Командиры 1-й и 2-й Кубанских дивизий генералы Лебедев и Шинкаренко приняли решение самостоятельно, силами своих соединений, дать отпор красным и сорвать капитуляцию. Однако из этого ничего не вышло — полки отказались им повиноваться. Все решили сдаваться. Только черкесской дивизии генерала Султан-Келеч-Гирея повезло. Значительную ее часть приютили абхазы, близкие черкесам по национальному признаку.

Не пожелавшие сдаваться командиры полков и дивизий по собственной инициативе разослали по побережью офицеров с задачей — разыскивать и захватывать любые корабли и использовать их для спешной эвакуации. Но никто из них так и не вернулся, скорее всего, единственное, что они могли сделать, это погрузиться при первой же возможности на какой-либо корабль в индивидуальном порядке. Некоторые из не пожелавших сдаваться кубанских частей бросились к грузинской границе, но в некоторых местах ее перекрыли донские подразделения и не пустили их.

Командующий донскими соединениями и частями генерал Калинин доложил Букретову, что выходит из подчинения ему, приказал своим войскам занять фронт по реке Псоу и стал намечать место на грузинской границе, по которому нанести удар своим корпусом. Грузины, узнав об этом, разрешили пропустить на свою территорию часть донских беженцев. Когда же они с поднятыми руками пошли через границу, со стороны кубанцев по ним стали стрелять. Те в отчаянии и панике смели грузинских пограничников и армейские подразделения. Грузинское командование вынуждено было вызывать подкрепление и броневики. Тогда Калинин принимает новое решение. К этому времени прибыл английский транспорт, и Калинин двинул донцов к морю, чтобы оттеснить эвакуировавшихся кубанцев и занять их место на погрузке. Но те не уступили, и донцы смогли грузиться лишь после того, как желающих уезжать кубанцев больше не было, но всем желающим места все равно опять не хватило.

Чтобы взять как можно больше людей, англичане приказали казакам бросить все, оружие и лошадей, к тому же из-за мелководья погрузка шла с лодок. Казаки расседлывали лошадей и гнали их от берега. Кони жалобно ржали, возвращались к морю тысячными табунами. Некоторые даже заходили в море, как бы умоляя погрузить их тоже на корабли. Лошадей снова гнали от берега, так как они сильно мешали погрузке. Многие казаки плакали, не стесняясь своих слез. Конь не раз спасал казаку жизнь, за уход и ласку платил ему преданностью. Генерал Стариков вспоминал потом: «Я сам пережил это, так как у меня там брошен конь. А на этом коне я проездил всю войну с Германией и всю Гражданскую войну, никогда не был ранен, не боялся никаких опасностей и ценил его прямо как чудесный талисман».

Нужно иметь в виду также, что абсолютное большинство лошадей нередко было приобретено ценой больших лишений, так как наличие коня помимо всего прочего свидетельствовало и о состоятельности казака. Безлошадному прямой путь был только в пластуны. Кубанский казак из станицы Ильинской, например, Гавриил Солодухин оставил такое воспоминание. «Когда Гражданская война докатилась до моей станицы, я очень хотел попасть в корпус генерала Шкуро. Чтобы купить мне строевого коня мать продала 8 овец (из 15 имевшихся в хозяйстве), двух свиней, корову и несколько мешков пшеницы. Насобирала 500 рублей. Еще 100 рублей и шашку подарил брат матери. Но самый дешевый строевой конь стоил 750 рублей. Так и не собрав сына в кавалерию, — пишет Солодухин, — мать сказала мне: