Трагедия Белого Юга. 1920 год - Николай Карпов

«Атаман встает и говорит: Господа, Кубанская армия находится в тяжелом положении. Случайно мы установили связь с командованием красных, действующих против нас, и их командование через посредство генерала Морозова, который возглавляет наши арьергардные части, предложило нам мир. Для выяснения условий красных был отправлен для переговоров начальник штаба всех наших войск, полковник Дрелинг, который сейчас и доложит вам обо всем.

Поднялся Дрелинг и начал читать условия мира:

1. Гарантируется свобода всем сдавшимся, за исключением уголовных преступников, которые будут подлежать суду революционного военного трибунала.

2. Гарантируется освобождение от всякого преследования всем сдавшимся, искренне раскаявшимся в своем проступке и выразившим желание искупить свою вину перед революцией поступлением в ряды Красной Армии и принятием активного участия в войне против Польши, посягнувшей на исконные русские территории.

3. Инициаторам и руководителям восстаний свобода не гарантируется.

4. Все огнестрельное оружие, шашки и кинжалы подлежат сдаче.

5. Содействие возвращению на родину будет оказано, поскольку позволят пути, разрушенные войной.

6. Гарантируется неприкосновенность личности всем.

7. На ответ дается 12 часов. Условия будут считаться нарушенными, если хоть один человек после получения условий перемирия будет пропущен в Грузию или уедет в Крым.

Подписали: командующий 9-й Советской армией Василенко, член Военно-Революционного Совета Онучин. Передавал этот документ белым военный комиссар 50-й дивизии Рабинович».

Дальше, по словам Елисеева, Дрелинг сообщил, что у Бук-ретова и других белых военачальников по получению этого документа тут же возникло несколько вопросов по содержанию предъявленных условий. По телефону запросили красных и попросили, в частности, разъяснить, кого следует считать уголовными преступниками. В ночь на 2-е мая красные дали ответ на все вопросы, возникшие у сдающихся. По поводу уголовных преступников там было сказано, что таковыми считаются все совершавшие расстрелы без суда и следствия, грабежи, насилия, а также офицеры, бывшие в составе Красной Армии и добровольно перешедшие затем в деникинские войска. Еще раз со стороны красных было подтверждено, что всем добровольно сложившим оружие гарантируется жизнь и свобода, им будет разрешено разъехаться по домам. О генералах и офицерах сообщалось, что всем им, кто не подпадает под условия пунктов 1 и 2 ультиматума от 1 мая, также будет предоставлена свобода. Был уточнен окончательно срок истечения ультиматума — 4 часа 15 минут 2 мая 1920 г.

«Сообщив все это, — пишет дальше Елисеев, — Дрелинг от себя заявил: О сдаче армии не может быть и речи. Наша цель — затянуть переговоры на три-четыре дня, пока к нам не прибудут суда из Крыма для переброски туда». Атаман предложил голосовать поименно. Все были против мира с большевиками. Было решено с оружием в руках пробить грузинскую границу и там ждать суда из Крыма. После голосования наступила гробовая тишина. «А вы, генерал, что скажете?» — обратился атаман к генералу Шифнер-Маркевичу? — «Позвольте мне говорить сидя», — ответил тот Букретову, никак, не титулуя его. «Пожалуйста, пожалуйста, генерал», — разрешил атаман. Против своего обыкновения говорить быстро Шифнер-Маркевич сейчас с напряженным спокойствием четко произносит каждое слово, ни к кому в отдельности не обращаясь и ни на кого не глядя:

— Война окончена. Надо ясно осознать, что мы побеждены. Денег и снарядов нет. Союзники колеблются, поддержать ли нас. Вести десятки тысяч казаков в неизвестность — нельзя. Наш священный долг старших начальников — насколько можно безболезненно, бескровно спасти людей, не считаясь ни с чем. Крым также скоро должен пасть. Крым будет гораздо худшей ловушкой, чем та, в которой мы оказались здесь. Тем, кто в Крыму, условия сдачи, надо полагать, будут предъявлены более суровые, чем нам. Там уже не все спокойно. Там от лица офицеров выступил капитан Орлов — выступил против главного командования. И по моему, глубоко продуманному убеждению, ваше превосходительство (тут он поднялся со стула), наилучший исход таков: надо капитулировать...

Сказав это, он тяжело опустился на стул, достал из кармана платок и вытер выступивший на лбу пот.

Голоса протеста, оспаривавшие мнение Шифнер-Маркевича, зазвучали с такой силой, что атаман попросил всех остепениться и обратился к Дрелингу, чтобы тот повторил цель переговоров с красными. Скорбным голосом, со скорбным лицом, Дрелинг еще раз сказал: «Цель переговоров — выиграть время, чтобы успели прийти транспорты из Крыма, на что потребуется 2— 3 дня. Я сам красным не верю. В переговорах играю только техническую роль. Я ни за что не останусь здесь и уеду в Грузию или в Крым.

Генерал Сидоренко резко спрашивает атамана: «Каково же решение совета?»

Снова раздался голос Шифнер-Маркевича. Он подчеркивает: «Пафос Белой идеи казакам малопонятен. Война окончена. Губить людей нельзя. Казаки — народ простой. Они земледельцы, т.е. в сущности — крестьяне, и по отношению к ним красная власть особых репрессий не предпримет. А офицеры могут уехать самостоятельно, в одиночку. На пароходе «Бештау», который стоит на рейде у Адлера, места для них найдутся. Время не терпит. И если сегодня же мы не дадим положительного ответа, красные перейдут в наступление. Прольется ненужная кровь, а результаты будут все те же, даже хуже. Мое мнение окончательное и категорическое: сдаваться».

Слова генерала о том, что пафос Белого движения «казакам не понятен», не понравились присутствующим. Еще более странным показалось им последовавшее заключение атамана: «Ну, господа... Делать нечего... Мы сдаемся. И наша обязанность — теперь же ехать по своим частям и объявить это и уговорить их принять такое решение. Считаю заседание Военного совета закрытым». Сказав это, атаман собрал со стола часть лежащих на нем бумаг и скорым шагом пошел к себе на второй этаж.

После этого Букретов составил ответ красным и поручил генералу Морозову передать его. В этом документе атаман соглашался с условиями капитуляции, но при этом предупреждал, что он не в силах предотвратить исход казаков в Грузию и Крым, так как делается это ими самовольно. Одновременно он просил дать еще 2—3 дня, чтобы довести условия капитуляции до частей, растянутых по фронту более чем на 50 километров. Получив этот ответ, красные предложили генералу Морозову прислать к ним авторитетную комиссию, чтобы совместно выработать конкретные технические вопросы проведения сдачи белых войск. Морозов немедленно проинформировал об этом Букретова, но он и Иванис порекомендовали ему не спешить назначать такую комиссию, чтобы выиграть время. Однако генерал сказал, что это будет однозначно воспринято красными как срыв переговоров, и они тут же начнут наступление, а фронт белыми войсками уже брошен. После этого Морозову было рекомендовано самому выехать к красным».

Как вспоминает полковник Елисеев, на совещании он не до конца поверил, что Кубанская армия должна капитулировать, и тут же из Адлера позвонил генералу Морозову, которому еще недавно был подчинен. Тем более, что на Военном совете было сказано, что это он ведет переговоры с красными. Он просил уточнить, действительно ли армия капитулирует и что в таком случае делать офицерам? Морозов подтвердил еще раз то, что было сказано на совещании, и добавил: «Офицерам оставаться со своими казаками, так как отъезд офицеров будет расценен красным командованием как нарушение перемирия».