Маятник судьбы - Екатерина Владимировна Глаголева

снег к разбитому лицу, хлопали по спине, выкрикивая со смехом что-то одобрительное. Буиссон познакомился с ним только в плену и знал лишь, что Джексон — американец, много лет назад приехавший во Францию; он решил непременно обучиться у него кулачному бою. Пленных разобрали по избам, поили самогоном и кормили, "чем Бог послал". Вечером, совершенно измученные, они кое-как доплелись до Борисовских казарм и повалились спать на соломе, постеленной прямо на полу, в щелях которого копошились тараканы.

Когда их построили на перекличку, выяснилось, что в Борисове до сих пор жили французы из корпусов Уди-но, Нея и Виктора, взятые в плен при Березине больше года назад. Другие потеряли свободу еще до Плейсвицского перемирия; третьи, как Буиссон, были захвачены под Лейпцигом. Взаимным расспросам не было конца, а тут еще пригнали новую партию пленных, в которой оказалось четыре десятка офицеров из данцигского гарнизона.

Керков обрадовался, найдя своих подопечных живыми и здоровыми, и сообщил Буиссону с Джексоном, что бросившего их в снегу возницу "наказали на конюшне". Жан-Шарль понял значение этих слов много позже, когда, на одном из этапов по пути в Чернигов, увидел, как это делается. Нельзя сказать, что он был потрясен, и все же многие его мысли приняли иной оборот. Прежде, в минуту отчаяния, лейтенант осыпал императора упреками за несчастный поход в Россию, теперь же он мысленно просил прощения: Наполеон был тысячу раз прав! Эта дикая, отсталая, невежественная страна, населенная отупевшими от побоев рабами и управляемая кучкой самодуров, считающих, что им все позволено, всегда будет представлять собой угрозу для Европы. Они называют себя великим народом, а этот народ живет в курных избах, не ведая кроватей, в грязи, во вшах, питаясь какой-то дрянью, напиваясь до бесчувствия, но почитая себя выше "безбожников", потому что он кланяется закоптелым раскрашенным деревяшкам! А между тем украсть, надуть, обмануть здесь считается не грехом, а удалью! Возможно, где-то там, в столице, есть образованные люди и красивые женщины, но лишь потому, что они получили европейское воспитание. Буиссон таких не встречал, зато видел помещиков с покрасневшими от пьянства носами, не заглядывавших даже в конторские книги, и безвкусно одетых помещиц, лупивших девок по щекам. Сила — единственное, что понимают эти люди; вот почему император хотел подчинить себе правящую верхушку, чтобы та затем уже сама проводила его волю. И он бы преуспел в этом, потому что здесь самый воздух пропитан коварством, лицемерием и корыстолюбием, а твердые принципы заменяет фанатизм. Но на пути императора встала стихия. Читая в "Универсальном вестнике" о морозах, оставивших армию без лошадей и вызвавших болезни, Буиссон, что греха таить, принимал это за пустые отговорки, но теперь, испытав русский климат на собственной шкуре, он мог только восхищаться императором, который сумел сохранить твердость духа и уверенность в победе. Лейпциг — всего лишь проигранное сражение, кампания не закончена! Маятник судьбы еще качнется в другую сторону!

40

Пробив двери, ядро врезалось в люстру; осколки хрусталя посыпались звонким дождем на обеденный стол. Блюхер вскочил со стула, бросился к противоположным дверям, но за ними остановился как вкопанный: на боковой лестнице слышался топот сапог и французская речь!

— Kommen Sie mit mir! Los![51]

Иозеф Дичин увлек его в главную анфиладу. Пушки продолжали палить; звенели, разбиваясь, оконные стекла; два старика бежали, заслоняя головы руками, адъютанты Блюхера торопились следом. Вот они кубарем скатились по парадной лестнице, мелькая в зеркалах, выскочили на крыльцо… С высокого холма, где стоял замок, открывался замечательный вид на Бриенн и его окрестности, объятые ласковым заревом заката; им можно было бы залюбоваться, если бы не продолжавшаяся канонада. Слева от подъездной аллеи, обсаженной оголенными деревьями, мар-тировали французские колонны, на ходу разворачиваясь в линии; по самой аллее мчался галопом всадник в сером рединготе и маленькой черной шляпе, на гнедом коне испанской породы, его окружал взвод конных егерей. К решетке парка быстрым шагом приближалась рота гардемаринов. "Сюда!" — снова крикнул Дичин.

Этот немец из Брейсгау, еще в молодости приехавший в Бриенн и женившийся на француженке, оказался для Блюхера настоящей находкой: он знал здесь каждый уголок, каждую тропку. Вот только годы мирной бюргерской жизни отложились на талии и загривке — Дичин быстро выдохся и не бежал теперь, а шел вприпрыжку, скользя одной рукой по парковой ограде, а другую прижав к правому боку. Ему было лет шестьдесят, семидесятилетний Блюхер убежал вперед. В ограде калитка, за ней тропа — нам сюда? Дичин только кивнул, согнувшись пополам и задыхаясь. "Danke, mein Freund!"[52] Тропинка шла под уклон, виляя меж толстых деревьев с выпучившимися из земли корнями; фельдмаршал и адъютанты быстро пропали из виду.

…Столбы огня с гудением взвивались в ночное небо, треск горящего дерева сливался с оружейной стрельбой. Французы пятились, вытесняемые из Бриенна корпусами Остен-Сакена и Олсуфьева; вылезшие из погреба полупьяные казаки хлопали глазами, не понимая, что происходит.

…Топот копыт стремительно приближался; повернув голову, Наполеон увидел летевшего на него казака с пикой наперевес и оцепенел, не в силах пошевелиться. В отсветах пожара казак выглядел всадником Апокалипсиса: "И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга…" Мысли застыли, сама Смерть неслась на темных крыльях, выставив вперед свое жало. Грохнул выстрел, разорвав вспышкой темноту; казак запрокинул голову, но его лошадь продолжала скакать, а пика по-прежнему целилась в Наполеона, пока другая тень не бросилась наперерез.

— Гурго!

Резкое, короткое ржание, сдавленный стон. Казацкая лошадь потрусила назад, унося седока, безвольно лежавшего у неё на шее; Наполеон подъехал к своему ординарцу, прижимавшему руку к груди.

— Гурго, ты ранен?

Капитан отнял руку — ладонь была чиста, никакой крови. Зато крест Почетного легиона погнулся от удара.

***

Хирург бинтовал пятку отца Анриона, в которую угодила пуля, когда кюре, сидя за спиной у мамлюка, показывал солдатам короткую дорогу к замку. Теперь старик лежал на своей узкой кроватке с откинутым пологом и стискивал зубы. Не усидев на неудобном жестком кресле, резная перекладина которого врезалась в поясницу, Наполеон встал и принялся рассматривать благочестивые гравюры, развешанные на стене поверх старинного дубового комода. Вошла розовая от смущения служанка в кружевном чепце, присела, пролепетала, не поднимая глаз, что кушать подано. В комнату пробивался плотный запах горячей квашеной капусты с колбасой; император оживился: давненько он ее не ел! Доктор уже мыл руки в тазу; отцу Анриону помогли подняться; держась за шеи мамлюка и Руайе, он запрыгал на одной ноге в столовую.