Душа меча - Джули Кагава

с западной части эту территорию защищал океан, а с восточной – Драконий Хребет. На юге же Тысячеглазый лес отделял край Мицу от воинственных соседей. Добавим сюда и то обстоятельство, что Мицу отличались миролюбием, имели репутацию лучших целителей в империи и редко ввязывались в конфликты с остальными ее обитателями. Во всяком случае, куда реже, чем Хино, Клан Огня, который чуть ли не каждый год кому-нибудь объявлял войну.

На третью ночь я наконец обрался до подножия Хребта. Самая длинная горная цепь в Ивагото начиналась далеко на юге, принадлежавшем Клану Земли, змеилась по территориям кланов Огня и Солнца и заканчивалась в краю Клана Воды, неподалеку от бухты Драконья Пасть. По сути, Хребет – вереница безлюдных заледенелых пиков и крутых скал – рассекал империю надвое. Честно признаться, я был не в восторге от мысли, что придется снова его преодолевать. Единственный перевал пролегал далеко на юге, и его тщательно охраняли. Мне же совсем не хотелось идти в обход и тратить еще два дня.

Я прислонился к сосне, растущей у подножия, и поднял взгляд. Надо мной возвышался горный хребет, суровый, словно бы ощетинившийся, и темный, если не считать серебристых ледяных шапок на самых высоких пиках. Где-то среди этих мерзлых скал притаился храм, где хранятся последние фрагменты Драконьей молитвы.

Во мне вспыхнуло раздражение, граничащее со злостью. Я ведь Разрушитель Хакаимоно, самый могущественный óни Дзигоку, а меня отправили за свитком, точно какую-нибудь собаку. И то, что в обмен Генно пообещал разрушить проклятие Камигороши, не успокаивало. Возможно, подумалось мне, когда я выполню свою часть уговора, а Генно – свою, я напомню Владыке демонов, почему торговаться с Дзигоку – опасная затея. Но одно я знал наверняка: когда я освобожусь от оков меча и верну себе полную силу, Клан Тени заплатит за мое многовековое заточение, безумие и страдание – за все, что я претерпел с того дня, когда Каге Хиротака тысячу лет назад загадал Дракону свое желание. Я буду беспощадно убивать всех – мужчин, женщин, детей – и не остановлюсь, пока не доберусь до их бессмертной даймё, чтобы сорвать голову с ее морщинистой шеи, выдрать сердце из груди и тут же сожрать его.

Я прервал размышления и сосредоточился на том, что происходило внутри меня. Молчишь, Тацуми? – обратился я к пустоте. Я же знаю, что ты здесь. Неужели в тебе нет и капли сочувствия к своему клану, который ждет полное уничтожение? Неужели ты так легко сдался? Я призадумался и расплылся в улыбке. А может, тебя тревожит что-то другое… или даже кто-то?

Я почувствовал внутри едва уловимое движение – словно маленький паучок забился чуть глубже в щель, чтобы спастись от хищника. С моих губ сорвался смешок. О, Тацуми. Тебе ни за что не скрыть от меня своих чувств к этой девчонке. Не волнуйся, для нее я подготовил нечто особенное. Умирать она будет медленно и мучительно, а ты будешь смотреть и слушать ее крики. И я позабочусь о том, чтобы она узнала, что ты все видишь, но не можешь ей помочь. Как тебе план?

Тишина. Душа во мне не выдала ни малейшей эмоции. Тацуми надежно закрыл от меня свой разум. Но я знал, что задел его за живое, – его переживания за лисичку были вполне очевидны, пускай и сам убийца демонов не понимал, чтó он чувствует. Людишки так слабы, когда речь идет о чувствах, аж жалость берет, и лишнее тому подтверждение – тот факт, что кицунэ, обманывавшая его с самого начала, хитрый ёкай, не раз подвергавший Тацуми опасности, как-то смогла шмыгнуть ему в сердце. Надо было ее убить в первую же встречу на дороге к храму Тихих Ветров. Беспощадно прикончить и спастись от дальнейших мучений.

А теперь ничего не поделаешь. Я узнал его тайну. И твердо решил: когда придет время и девчонка окажется в моих руках, я на многие годы вперед напьюсь ярости, горя и отчаяния Тацуми.

Я начал подниматься в гору по узкой тропе, которая змеилась между деревьями и камнями. Чем дальше я заходил, тем холоднее становилось, а вскоре я и вовсе увидел крошечные снежинки, танцующие на ветру.

Зрелище заставило меня нахмуриться. Это еще что за чертовщина? В это время года снегопадов уже не бывает, и, даже если учесть, что я подобрался к горам, снег мог мне встретиться только гораздо выше, там, где уже нет деревьев.

Однако же снегопад усиливался: снежинки стали крупнее и тяжелее, они мешали двигаться вперед. Вскоре уже все кругом – землю, деревья, камни, ветки – окутала белая пелена.

А буря все не унималась.

Посыпался град: он забарабанил по кронам и ветвям и прикрыл ледяной коркой свежевыпавший снег. Мою кожу закололи сотни иголочек, одежда тут же промокла, а рога заледенели. Видимость пропала, и я перестал понимать, куда иду. Глаза застилали снег, лед и ветер.

Нет, это просто немыслимо. Я содрал с рогов двухдюймовую ледяную корку и потряс головой, сбрасывая снег. На клыках наросли сосульки, а штаны хакама одеревенели от холода. Уж не знаю, кто за этим стоит, но от меня он не спрячется. Я начинаю терять терпение.

Я прикрыл лицо, зашел за поворот, и тут снег… прекратился. Я опустил руку. Оказалось, что я стою на краю заброшенной, полностью заледеневшей деревни. На небольшой поляне стояли домики под соломенными крышами, точно забранные под хрустальные колпаки. Я осторожно двинулся вперед, готовый в любой момент вступить в схватку, и быстро выяснил, что поселение вовсе не заброшено.

Старуха, вмерзшая в лед, неподвижно застыла у бамбуковой изгороди, окружавшей селение. В руках она держала ведро, а лицо ее было обращено к небу. В округлившихся глазах застыл ужас. В нескольких ярдах от нее на боку лежала скованная холодом собака, вытянув лапы так, точно бежала в сторону деревни. За старухой в снегу скорчился ребенок. Одной рукой он тянулся к собаке, и с тонких хрупких пальцев свисали сосульки. Я ухмыльнулся, достал Камигороши, нырнул в ворота и зашел в обледеневшую деревню.

Моему взору открылись новые ледяные статуи людей и животных: мать с младенцем на руках, старик с тележкой, козел, который свернулся на земле, уткнувшись носом в бок, и забылся вечным сном. Тут стояла неестественная тишина, нарушаемая лишь моим дыханием, звяканием сосулек на ветру и скрипом моих шагов. Снова повалил снег, оседая на крышах и замерзших трупах.

Я остановился у колодца, вырытого посреди деревни, опустил Камигороши, оглядел безмолвную, заледеневшую поляну, набрал побольше воздуха