Серые ублюдки - Джонатан Френч

Сильный голос Певчего дрогнул, и он помолчал.

– Я тоже кричал. Но я их давил, хватал, сжимал, кусал, жевал и глотал. Потом: «Есть кто живой?» Я проснулся от этого крика, по шею в мертвых крысах. Тогда послышался ответ, откуда-то из другого блока, потом еще. Я не знаю, сколько раз сам кричал в ответ, прежде чем мне открыли клетку. Надо мной было тихо. Крысы сотворили с ним все, что клялся сделать я. Из тысяч нас выжила, наверное, пара сотен. Нас увели и сковали цепями в другой пещере. Я спал. Мы все спали. И все же ни у кого не было сил сопротивляться, когда они пришли снова, чтобы забрать нас и посадить в клетки. Трупов уже не было, ни крыс, ни рабов, но теперь в клетках сидели новые полуорки, которых привели сверху. Они не знали, что их ждет.

Тогда и вернулись крысы. Уж не знаю как. Они сорвались, будто в первый раз, на каждого, кто был в живых, и снова понеслась омерзительная, смертоносная волна. И будь проклята моя удача, я выжил опять. И опять. Не знаю, сколько еще было таких пыток, но с каждым разом нас оставалось все меньше. И большинство тех, кто оставался, настигала болезнь. Все в язвах и гнойниках, с почерневшими, опухшими пальцами. Следующую пытку они обычно не переживали либо умирали до нее. Я же не болел, не знаю почему, но нас было таких пара десятков, тех, кто не болел. И еще меньше было тех, кто болел, но не умирал. Таких было девять. И один из них был более живучим, чем остальные.

Шакал проглотил комок в горле и замер в ожидании. Певчий склонил голову и, оглянувшись вдоль прохода, посмотрел прямо на него.

– К тому времени он уже назвался Ваятелем. Уже тогда он сбросил с себя оковы рабства и вступил в войну, поведя собратьев-гончаров на свиных спинах против тяжаков. Хиляки первыми прозвали их Серыми ублюдками, и вождь принял это название, когда выиграл битву за своих хозяев. Гиспарта использовала его сначала как раба, потом как солдата, и вот уже – как подопытного.

– Полуорки-ездоки все изменили, – возразил взволнованно Шакал, сбитый с толку. – Это же благодаря им удалось дать тяжакам отпор.

– Это вранье, сынок, – ответил ему Певчий. – Некоторые из рабов действительно сражались и какое-то время приносили пользу. Может быть, если бы Гиспарта позволила им остаться на поле боя, то история, в которую ты веришь, и стала бы правдой. Но хиляки запаниковали и устроили облаву на полукровок, привезли их как материал для чародеев и их творения.

– Какого творения?

– Чумы. Эта чертова гадость появилась не сама по себе. Ее создали чародеи, здесь, внизу, и использовали для этого нас. Я полагаю, они хотели довести ее до совершенства, прежде чем применить против орков, но такого шанса им не представилось.

– Ты сбежал, – догадался Шакал.

Певчий кивнул.

– Мы все сбежали. Под началом Ваятеля. Я не помню его до того, как его поразила чума. Он был просто лицом в толпе. Но я помнил его голос. Когда искали выживших, он всегда отвечал первым. Без промедления. «Есть кто живой?» – и он всегда отвечал, уверенно и дерзко. Каждый раз, когда я думал промолчать, позволить им выбросить себя вместе с мертвыми, я слышал этот голос, и он придавал мне храбрости, чтобы перенести это еще раз. Черт, да мои страдания были ничтожны в сравнении с тем, что терпел он, весь скрюченный и изуродованный. Но он не умирал, значит, и я не мог умереть.

– В живых из шахты нас выбралось сто тридцать четыре. И в Гиспарте нам было никак не выжить. Поэтому Ваятель повел нас на юг, в Уль-вундулас, где еще продолжалась война. Благодаря ей у нас было пространство для передвижения, и мы собирали оружие, уводили свинов, освобождали других полуорков, чтобы пополнить свои ряды. Мы сражались против всех, и людей, и орков, – всех, кто встречался на пути. Убивали их сотнями. А чума, которую переносил вождь и еще восьмеро наших, довершала дело. Они были потомками людей и орков, и колдовская болезнь в их крови охватывала обе армии. За одно лето война закончилась, потому что воевать больше было некому. И так, желая мести, мы принесли мир. Оставшиеся орки убрались обратно в Дар’гест, а хиляки ушли в славную Гиспарту.

– И нам досталось Уделье, – добавил Шакал.

– Это была цена, которой потребовал Ваятель. В противном случае мы угрожали пойти на север и принести чуму прямо в тронный зал короля.

Шакал покачал головой.

– Тогда зачем было врать? Уделье нам не отдали, мы его завоевали сами. Этим можно гордиться. Зачем было скрывать?

– Корона потребовала этой лжи, чтобы успокоить народ. Копыта полуорков должны были возникнуть по приказу короля, чтобы паника не накрыла Гиспарту. Таковы были условия.

– Но зачем нам было на них соглашаться?

– Потому что королевство тоже было не бессильным. У них в союзниках еще оставались эльфы. И чародеи – они сбежали из шахты, когда мы подняли восстание, и поспешили назад к своим хозяевам. Ваятель мог объявить королевству войну и выполнить свою угрозу, но он не мог противостоять чарам, и риск был слишком велик. Лучше было забрать себе в награду Уль-вундулас и жить в мире… по крайней мере, я так думал.

– Но он никогда не прекращал искать, – произнес Шакал. – Ваятель никогда не прекращал искать собственного чародея, и теперь он у него появился.

Певчий нахмурился и опустил подбородок.

– Появился.

Никогда еще звездный свет не приносил такого блаженства. Шакал упивался им, пока миллионы горящих спасителей освобождали его от остатков тяжести шахты. Озеро плескалось о камни в считаных дюймах от носков его ботинок. У него за спиной Певчий следил за костром. Вскоре в древесном дыму возник запах жареной рыбы, и Шакал прервал свое небесное бдение.

Повернувшись к Певчему, он увидел, что тот уже жует, держа в руках свою долю улова, дымящуюся на маленьком вертеле. Шакал подошел и, сняв с огня второй, присел рядом. Есть он принялся не сразу, хотя и был очень голоден. Еда, огонь, свобода. Почему-то ему стало стыдно наслаждаться всем этим в присутствии Певчего, зная теперь, что тот пережил.

– Если тебе так нравится холодная рыба, – заметил старый трикрат с набитым ртом, – то отдай мне ту, что у тебя в руках, и поймай себе в озере другую.

– Можешь взять, – ответил Шакал беззлобно и протянул старику еду.

Певчий смерил его строгим взглядом.

– Прекрати меня жалеть и ешь свой ужин, Шакко.

Шакал не стал поправлять его и откусил кусок рыбы.

– Было время, когда мне не приходилось уговаривать тебя есть, – заметил Певчий обиженно.

– Это потому, что рядом был Овес, – усмехнулся Шакал. – Надо было проглатывать все целиком, пока он не успевал доесть свое, не то он уже лез тебе в рот рукой.

Певчий довольно хмыкнул, выковыривая кость из зубов.

– Мелкий говнюк был тот еще едок. Единственный полукровка на моей памяти, кто заслужил копытное имя, пока еще ссался в кровати.