Мария Стюарт - Стефан Цвейг

Это как раз те слова, которые Елизавете хотелось услышать. Принципиальноесогласие Марии Стюарт оправдаться дает Елизавете в руки первую зацепку длятого, чтобы постепенно втянуть женщину, ищущую в ее стране гостеприимства, всудебное разбирательство. Конечно, необходима осторожность, этого нельзясделать внезапным наскоком, чтобы и без того встревоженная жертва непереполошила до времени весь мир; перед решительной операцией по лишению МарииСтюарт чести надо сперва усыпить ее обещаниями, чтобы спокойно, несопротивляясь, легла она под нож. Итак, Елизавета пишет письмо, которое моглобы обмануть нас своим взволнованным тоном, если бы мы не знали, что советомминистров давно принято решение о задержании беглянки. Отказ ее личновстретиться с Марией Стюарт словно обернут в вату.

«Madame, – пишет она со змеиным лукавством, – лорд Херрис сообщил мне оВашем желании оправдаться лично передо мной в тяготеющих на Вас обвинениях. ОMadame, нет на земле человека, который радовался бы Вашему оправданию больше,чем я. Никто охотнее меня не преклонит ухо к каждому ответу, помогающемувосстановить Вашу честь. Но я не могу ради Вашего дела рисковать собственнымпрестижем. Не стану скрывать от Вас, меня и так упрекают, будто я более склоннаотстаивать Вашу невиновность, нежели раскрыть глаза на те деяния, в коих Вашиподданные Вас обвиняют». За этим коварным отказом следует, однако, еще болееизощренная приманка. Торжественно ручается Елизавета «своим королевскимсловом» – надо особенно подчеркнуть эти строки – в том, что «ни Ваши подданные,ни увещания моих советников не заставят меня требовать от Вас того, что моглобы причинить Вам зло или бесчестие». Все настойчивее, все красноречивее звучитписьмо. «Вам кажется странным, что я уклоняюсь от встречи с Вами, но прошуВас, поставьте себя на мое место. Если Вы очиститесь от обвинений, я приму Васс подобающим почетом, до тех же пор это невозможно. Зато потом, клянусьСоздателем, Вы не найдете человека, более к Вам расположенного, встреча с Вами– самая большая для меня радость».

Утешительные, теплые, мягкие, расслабляющие душу слова, но они прикрываютсухую, жесткую, правду. Ибо посланцу, привезшему письмо, поручено наконецразъяснить Марии Стюарт, что ни о каком оправдании перед Елизаветой не можетбыть и речи, что имеется в виду настоящее судебное расследование шотландскихсобытий, пусть пока еще под стыдливым названием «конференция».

Но от таких слов, как дознание, судебное расследование, приговор, гордостьМарии Стюарт взвивается на дыбы, как от прикосновения раскаленным железом. «Нету меня иного судьи, кроме предвечного, – вырывается у нее с гневными рыданиями,– и никто не вправе меня судить. Я знаю, кто я, и знаю все преимущества,принадлежащие моему сану. Я и в самом деле по собственному почину и со всемдоверием предложила королеве, моей сестре, выступить судьею в моих делах.Однако как же это возможно, раз она отказывается меня принять?» С угрозойпредрекает она (и дальнейшее подтвердит ее слова), что Елизавете не будет прокуот того, что она задержала ее в своей стране. И тут она берется за перо. «HélasMadame![*] – восклицает она в волнении. – Гдеже это слыхано, чтобы кто-нибудь укорил государя за то, что он преклонил свойслух к словам жалобщика, сетующего на бесчестное обвинение!.. Оставьте мысль,будто я прибыла в эту страну, спасая свою жизнь. Ни Шотландия, ни весь прочиймир от меня не отвернулись, а прибыла я сюда, чтобы отстоять свою честь и найтиуправу на ложных обвинителей моих, а не для того, чтобы отвечать им, какравным. Среди всех друзей избрала я Вас, ближайшую родственницу и лучшего друга(perfaicte Amye), чтобы бить Вам челом на моих хулителей, в надежде, что Вычестью для себя почтете восстановить добрую славу королевы». Не чаяла она,убегая из одной тюрьмы, быть задержанной «quasi en un autre»[*]. И запальчиво требует она того, чего ни один человек еще немог добиться от Елизаветы, а именно: ясных, недвусмысленных поступков, либопомощи, либо свободы. Она готова de bonne voglia[*] оправдаться перед Елизаветой, но только не перед своимиподданными на суде, разве что их приведут к ней со связанными руками. С полнымсознанием лежащей на ней неотъемлемой благодати отказывается она бытьпоставленной на одну доску со своими подданными: лучше ей умереть.

Юридически под точку зрения Марии Стюарт не подкопаешься. У королевыАнглийской нет суверенных прав в отношении королевы Шотландской; не ее дело –расследовать убийство, происшедшее в другой стране, вмешиваться в тяжбучужеземной государыни с ее подданными. И Елизавета это прекрасно знает,потому-то она и удваивает льстивые старания выманить Марию Стюарт с ееукрепленных, неприступных позиций на зыбкую почву процесса. Нет, не как судья,а как сестра и подруга хочет она разобраться в злополучной тяжбе – ведь этоединственное препятствие на пути к ее заветному желанию наконец-то встретитьсясо своей кузиной и вернуть ей престол. Чтобы оттеснить Марию Стюарт с еебезопасной позиции, Елизавета не жалеет обещаний, делая вид, будто ни на минутуне сомневается в невиновности той, кого так злостно оклеветали; разбирательствуякобы подлежат не поступки Марии Стюарт, а крамола Меррея и прочих смутьянов.Ложь ложью погоняет: Елизавета клянется, что на дознании и речи не будет о том,что может коснуться чести Марии Стюарт («against her honour»), – дальнейшеепокажет, как было выполнено это обещание. А главное, она заверяет посредников,что, чем бы дело ни кончилось, Мария Стюарт так или иначе останется королевойШотландии. Но пока Елизавета дает эти клятвенные обещания, ее канцлер Сесилгнет свою линию. Желая успокоить Меррея и расположить его в пользу процесса, онклянется, что ни о каком восстановлении на троне его сводной сестры не можетбыть и речи, из чего следует, что чемодан с двойным дном не являетсяполитическим изобретением нашего века.

От Марии Стюарт не укрылись все эти закулисные плутни и подвохи. ЕслиЕлизавета не верит ей, то и у Марии Стюарт не осталось никаких иллюзий насчетистинных намерений ее любимой кузины. Она обороняется и противится, пишет тольстивые, то возмущенные письма, но в Лондоне уже не отпускают захлестнутуюпетлю, наоборот, ее стягивают все туже и туже. Для усиления психическоговоздействия принимаются меры, долженствующие показать, что в случаесопротивления, спора или отказа там не остановятся и перед насилием.Мало-помалу ее лишают привычных удобств, не допускают к ней посетителей изШотландии, разрешают выезжать не иначе как под эскортом из сотни всадников,пока однажды не огорошивает ее приказ оставить Карлайл, стоящий у открытогоморя, где хотя бы взор ее свободно теряется вдали и откуда однажды ее можетувезти спасительное судно, и переехать в Йоркширское графство, в укрепленныйБолтонский замок – «a very strong, very fair and very stately house»[*]. Разумеется, и эту горькую пилюлю густообмазывают патокой, острые когти все еще трусливо прячутся в бархатныхрукавичках: Марию Стюарт уверяют, что лишь из нежного попечения, из желанияиметь ее поближе и ускорить обмен письмами распорядилась Елизавета о переезде.В Болтоне у нее будет «больше радостей и свободы, там ее не достигнут проискиврагов». Мария Стюарт не так наивна, чтобы поверить в эту горячую любовь, онавсе еще барахтается и борется, хоть и знает, что игра проиграна. Но что ейостается делать? В Шотландию нет возврата, во Францию путь ей заказан, а междутем положение ее день ото дня становится все более постыдным: она ест чужойхлеб, и даже платье Елизавета дарит ей со своего плеча. Совсем одна, оторваннаяот друзей, окруженная только подданными противницы, Мария Стюарт не в силахустоять: сопротивление ее становится все неувереннее.