Ловец снов - Стивен Кинг

— Эггмен!

Он дернул ногтем по головке, и спичка запылала. Запахгорящей серы походил на тот, что ударил в ноздри, когда он вступил в домик.Вонь газов грузной тяжеловесной женщины.

— Морж!

Он швырнул спичку к изножию кровати, где валялось скомканноеодеяло, пропитанное зажигательной смесью. Несколько мгновений крошечный синийогонек слабо трепетал вокруг маленькой палочки, и Генри показалось, что онвот-вот угаснет, но тут раздался негромкий хлопок, и над одеялом подняласьнебольшая корона желтого пламени.

— Йо-хо-хо!

Жадные языки лизнули простыню, окрасив кровь в черное,добрались до массы покрытых слизью яиц, попробовали, нашли их неплохими навкус. «Бильярдные шары» лопались один за другим под мяуканье погибающих червей.Мутная жидкость вытекала на постель и, по??адая в огонь, зловеще шипела.

Генри спиной вперед подался к двери, продолжая разбрызгиватьсмесь, и добрался до середины ковра навахо, прежде чем банка опустела. Онотбросил ее, зажег вторую спичку и бросил на пол. На этот раз хлопок последовалнезамедлительно, и оранжевое пламя взметнулось к потолку. Жар ударил вблестящее от пота лицо Генри, и он ощутил внезапный порыв, сильный и радостный— отшвырнуть респираторы и шагнуть в огонь. Привет, тепло, привет, лето,привет, тьма, старая подруга!

То, что остановило его, было простым и одновременнодейственным. Если сейчас отпустить тормоза, это значит неприятное пробуждениевсех, до сих пор дремавших эмоций. Пусть он никогда не узнает подробностейтого, что произошло здесь, но по крайней мере получит кое-какие ответы от тех,кто управлял вертолетами и стрелял животных. Если, разумеется, его тоже неприкончат.

У самой двери Генри буквально скрутило воспоминание, такоеотчетливое, что сердце отозвалось мучительным криком: Бивер на коленях передДаддитсом, который пытается натянуть кроссовку задом наперед. «Надетькроссовку, старик?» — спрашивает Бивер, и Даддитс, глядя на него с умилительнымширокоглазым недоумением, переспрашивает: «Соку?»

Генри снова заплакал.

— Пока, Бив, — прошептал он. — Люблю тебя, парень, всемсердцем.

А потом он вышел на холод.

6

Он пошел к противоположному концу дома, где была сложенаполенница дров. Рядом валялся еще один кусок брезента, старый, выцветший, почтибелый. Он примерз к земле, и Генри пришлось долго дергать обеими руками закрай, прежде чем он оторвался. Под ним оказалась груда снегоступов, коньков,лыж и даже допотопное сверло для лунок.

Глядя на эту непривлекательную кучу давно забытого зимнегохлама, Генри внезапно понял, как ужасно устал… да нет, устал — слишком мягкоеопределение. Он пробежал десять миль, причем по большей части в быстром темпе.А еще он попал в аварию и нашел тело школьного друга. Похоже, остальные двоетоже навсегда для него потеряны.

Не будь я так помешан на самоубийстве, сейчас навернякапревратился бы в буйнопомешанного, подумал он и рассмеялся. Смеяться — этохорошо, но усталость от этого не проходит. Он должен был выбраться отсюда.Разыскать кого-нибудь из властей и рассказать, что случилось. Правда, они могутвсе знать, если учитывать стрельбу — наверняка уже все знают, хотя их методы решенияпроблемы коробили Генри, — но может, еще никто не успел доложить о хорьках. Ияйцах. Он, Генри Девлин, расскажет им, кто, кроме него, сделает это лучше? Вконце концов именно он — эггмен.

Сыромятная кожа шнуровки снегоступов была так изгрызена мышами,что рвалась от малейшего прикосновения. Однако после тщательного отбора оннашел пару коротких лыж для ходьбы по пересеченной местности, выглядевших так,будто последний раз были в употреблении в году этак пятьдесят четвертом.Крепления заржавели, но когда он отщелкнул их, они легко поддались. Ему дажеудалось всунуть в них сапоги.

Из домика доносился легкий треск. Генри прислонил ладонь кстене и ощутил тепло.

Рядом в снегу торчали несколько лыжных палок, заплетенныхгрязной сеткой паутины. Генри было неприятно касаться ее — слишком свежи быливоспоминания об извивающихся тельцах тварей, — но на нем все еще были перчатки.Он смахнул паутину и наспех перебрал палки. В окне, у самой его головы, плясалиискры.

Генри все-таки отобрал пару палок, слегка коротковатых дляего роста, и, неуклюже орудуя ими, поехал к углу дома. Сейчас он сам себеказался нацистским десантником из фильма Алистера Маклина, с этими старымилыжами на ногах и ружьем через плечо. Генри оглянулся как раз в тот момент,когда стекло, рядом с которым он стоял, разлетелось с оглушительным звоном,словно кто-то уронил большую фаянсовую миску со второго этажа. Генри сгорбился,чувствуя, как осколки барабанят по куртке. Несколько застряло в волосах. Толькосейчас до него дошло, что, провозись он еще немного с лыжами и палками,раскаленное стекло изранило бы все лицо, а возможно, и ослепило бы.

Генри поднял глаза к небу, поднес ладони к щекам, как ЭлДжонсон, и крикнул:

— Кто-то там, наверху, любит меня! Аллилуйя!..[42]

Пламя рвалось в окно, лизало крышу, и Генри услышал, какчто-то внутри лопается и звенит. Охотничий домик Ламара Кларендона, построенныйеще его отцом сразу после Второй мировой войны, теперь горел радостнымпламенем. Конечно же, это был сон.

Генри, держась на почтительном расстоянии, объехал дом,наблюдая, как снопы искр поднимаются из дымохода к нависшим тучам. Где-то навостоке снова трещал пулемет. Потом на западе прогремел взрыв… да что это, воимя Господа? Сплошные загадки. Если он доберется до людей целым и невредимым,возможно, они расскажут.

— Если только и меня не решат сунуть в ягдташ, — сказал он.

Голос прозвучал, как сухое карканье, и он понял, что умираетот жажды. Он нагнулся (с величайшей осторожностью, поскольку много лет не ходилна лыжах), зачерпнул две пригоршни снега, сунул в рот и дождался, пока снеграстает и стечет в горло. Божественно! Генри Девлин, психиатр и автор статьи оВыходе Хемингуэя, мужчина, когда-то бывший мальчиком-девственником, а позжепревратившийся в высокого тощего парня, в очках, вечно сползавших на кончикноса, с седеющими волосами, чьи друзья либо погибли, либо сбежали, либонеузнаваемо изменились, так вот, этот мужчина стоял в открытых воротах дома, вкоторый он никогда больше не вернется, стоял на лыжах и ел снег, как мальчишка,пожирающий сахарную вату на представлении цирка «Шрайнеров», стоял и смотрел,как горит последнее на земле место, где ему было хорошо и уютно… хотя бывременами.

Пламя пробивалось сквозь кедровую дранку. Снег на крыше таял,потоки кипящей воды, шипя, устремились в водосточные трубы. Хищные лапы огнякивали в открытую дверь, словно гостеприимные хозяева, торопившие вновьприбывающих гостей поспешить, поспешить, черт возьми, тащите сюда задницы, покавсе не превратилось в пепел! Красно-золотая подстилка, устлавшая гранитнуюплиту, обуглилась, потускнела, стала серой.