Промельк Беллы. Романтическая хроника - Борис Мессерер

Желаю Вам и Вашей семье всех благ!

С уважением – Вера!

Красный был исключительно интересен. Он как бы следовал завету Беллы в том смысле, что “один человек должен быть театром для другого человека”. И он был этим “театром”. Он всегда что-то забавное говорил и всегда был остроумен и непредсказуем. Красный придумал, например, цикл рассказов про собачку Персик. И когда Юра начинал их рассказывать, то я помню, как его товарищи буквально катались по полу от смеха. Рассказы были короткие, но сейчас я только обозначу некоторые названия. Был рассказ “Как собачка Персик насиловал пионера”. Еще был рассказ “Как собачка Персик ел говно”.

Когда Красный видел какую-нибудь причудливую особу женского пола, он говорил: “Как разнообразен животный мир!” Блестки остроумия Красного были буквально рассыпаны в окружавшем его воздухе. Попав рано утром на территорию больницы, он увидел надпись “Морг”. Реакция была незамедлительная: “Ничего себе Gutten morgen!”

…Решение Юры выехать на постоянное место жительства в Израиль было для меня полной неожиданностью. Когда об этом же заговорил Лева Збарский, я понял, что оказался в меньшинстве, желая остаться жить в России. К нашим бесконечным спорам иногда присоединялись друзья, заходившие на огонек. Заядлым спорщиком был Игорь Кваша, к моему изумлению, всегда поддерживавший Леву и Красного, хотя я был уверен, что сам он никогда никуда не уедет. Жизнь подтвердила мою правоту.

И у Красного, и у Левы оставались в Москве матери, и их решение об отъезде далось им нелегко, не говоря уже о нитях сердечных, которые тоже предстояло порвать. Красный оставлял здесь Верку, а он сильно привязался к ней и переживал за ее судьбу.

Первым уехал Красный. Проводы Юры превратились в какой-то неправдоподобный карнавал черного юмора в его стиле и подлинных переживаний, стоящих за этим.

Лева перед отъездом организовал большой банкет в старой мастерской Игоря Обросова на Мосфильмовской улице. Збарский отдал Игорю свою – на Поварской, 20, которую мы строили вместе… Обросов уже начал обживать пространство. Смотреть на эту “перемену декораций” у меня не было сил: наш дружеский союз с Левой был настолько силен, что во время строительства мастерских мы оговаривали каждый сантиметр будущего пространства, спорили из-за каждой мелочи, а теперь видеть, как все это рушится, было невыносимо.

Уже много позднее, приезжая в Нью-Йорк, я сразу бросался к Юре, зная, что лучшего приема я не найду ни у кого другого. Мы созванивались до нашего приезда, и Юрий в принципе знал о надвигающейся на него “беде” (в том смысле, что я ехал в Штаты в твердой уверенности, что мы с Беллой будем жить в его квартире и ему придется перебираться к кому-нибудь из своих друзей).

Привожу тексты записок, которые я сохранил. Одна из них ждала Юру на охране в подъезде его дома.

Красный!

Мы снова с тобой! Ты рад?

Прилетели сегодня в 2 часа. Сейчас мы в городе. Вернемся в 5–6.

Целуем. Обнимаем.

Б. и Б.

4. VI.97

Когда Юрий появился, он торжественно написал ответ: “Я ТУТ!!!! Сейчас приду”. И оставил нам ключи от своей квартиры. И в дальнейшем в столь же лапидарном стиле эта переписка продолжалась.

Иногда мы с Беллой жили в его однокомнатной квартире на углу Амстердам-авеню и 87-й улицы на 29 этаже, пока хозяин был в отъезде. Случалось, раздавался телефонный звонок с голосом Юры Красного, и я спрашивал, откуда он звонит, он отвечал:

– Я в чужом Перу терплю похмелье!

Оказывалось, что он поехал в далекое Перу, чтобы разводить там “шримпов”, то есть креветок. Красный начинал разговор о бизнесе с русскими американцами сначала шутя, но по мере развития темы увлекался, и в конце концов создавалась какая-то подозрительная бизнес-компания по разведению креветок. Но поскольку из всех его компаньонов деньги были только у Юры (он зарабатывал их тяжелым трудом художника), он и спонсировал эту затею. Поскольку никакой деловой хватки у Юры не было, деньги эти улетали на ветер.

В доверительных разговорах, которые мы вели с ним, разъезжая по Нью-Йорку на его машине типа “лендровер” (привет старым “жигулям”!), он рассказывал мне, что его мечта – стать богатым человеком, а потом уже начать свободно рисовать, как лучшие американские художники. Но мечте этой не дано было сбыться, хотя он и вел бесконечные переговоры с мифическими компаньонами, предположим, о продаже редкого металла цезия или об изготовлении платков и шалей с изображением фрагментов картин Малевича. Это все был чистой воды идеализм. На самом деле любой бизнес был ему противопоказан. Но наблюдать это было трогательно.

Крошечная квартирка Красного находилась на 29 этаже сорокаэтажного дома, расположенного недалеко от Центрального парка, в двух кварталах ходьбы от его Северной стороны. Юра купил эту квартиру за небольшие деньги по социальной программе. Вид из окон был очень эффектен, особенно в сторону Hudson River, реки, отделяющей Нью-Йорк от Нью-Джерси. Название реки, огрубляя его звучание, Маяковский превратил в своих стихах в слово Гудзон.

Наиболее эффектно этот пейзаж выглядел во время заката, когда хорошо видимый с 29 этажа диск солнца скрывался за край земли, и вечернее небо приобретало красноватый оттенок, придавая реке тот же зловещий красный цвет. Только темная полоса горизонта отделяла небо от реки, перебиваемая вертикалями небоскребов, которые своей чернотой и строгостью заставляли ощутить графическое начало, лежащее в основе образа этого великого города. Темнота, сгущавшаяся по мере приближения ночи, торжествовала в последние мгновения своего бытия, превращая реку в отражение неба.

В момент нашего с Беллой водворения в квартиру Юрия на Амстердам-авеню весь флер этого города, включая заоконный пейзаж, тускнел, вытесняемый реалией быта Красного. Поразительно, что однокомнатная квартира в нью-йоркском небоскребе ничем не отличалась от квартиры Юрия на улице Усиевича в московской пятиэтажке, сделанной из серого силикатного кирпича.

В середине крошечного пространства, отведенного под жилье, красовалась двуспальная раскладная постель, сделанная из гнутой алюминиевой трубки со свисающими полосатыми матрасами и простынями в цветочек, которые тоже касались пола. В этом расхристанном лежбище ощущалось неистовство шторма, превратившего простыни в подобие морских волн, а груда предметов, раскиданных в комнате, напоминала обломки кораблекрушения и возвращала к приключениям Робинзона Крузо.

Декорация комнаты включала в себя различные бесформенные предметы: кресла с торчащей паклей и пружинами, бесконечные рулоны бумаги, развернутые до половины, кухонную утварь и какие-то неработающие машинки для печати и факсы вместе с телевизором, который включался только тогда, когда сам этого хотел.

Среди этой свалки можно было различить геометрически правильный предмет – рабочий стол, с прибором для перьев и неизменно гниющей тушью. Этот дурманящий запах, перекочевавший через океан, роднил две страны с различными политическими системами.