Расцвет и упадок цивилизации (сборник) - Александр Александрович Любищев

войну? Как он может считать особенно почетной профессию воина, который ведет войну именно как профессию, не задаваясь вопросом во имя каких целей она ведется? А ведь именно такая апология войны дана нашим гуманнейшим философом Владимиром Соловьевым в его диалоге «Три разговора». Правда, там дана картина страшных турецких зверств в Армении, оправдывающих репрессию, но Соловьев не ставит вопроса: а если армия моей страны производит зверства или ведет агрессивную войну, что я должен делать? На это дается совсем другой ответ: «Моя страна, права она или не права!»[117]

Наличие «зверского компонента» в каждой нации и в каждом человеке заставляет нас судить о любом индивиде или коллективе, принимая в расчет все его поступки и мотивы поступков. И мы знаем защитников турецкой политики XIX века среди вполне просвещенных писателей Запада. Такими были французские писатели Пьер Лоти[118] и особенно Фаррер. В несомненно талантливом романе последнего «Человек, который убил» проводится мысль, что армянские погромы турок – это самозащита турок от богатеющих, размножающихся и все время укрепляющих в Турции свою культурную и экономическую роль армян.

Не только армяне, но и другие христианские общины в Турции долгое время достаточно мирно сосуществовали с турками и даже в ряде случаев добровольно избирали Турцию, как свою вторую родину. И запорожцы, бежавшие за Дунай (так колоритно изображенные в «Запорожце за Дунаем»), и сектанты-некрасовцы[119] и другие жили спокойно в Турции. Очень любопытные данные сообщает о болгарах Достоевский в «Дневнике писателя». Перед началом освободительной войны за Болгарию в русском обществе сложилось впечатление, что болгары влачат в Турции столь жалкое существование, что русская армия, пришедшая освобождать их, должна будет помогать им и продовольствием. Но, когда первые отряды русской армии вошли в Болгарию, они были поражены цветущим видом многих деревень, обилием продовольствия и тем фактом, что на одну мечеть приходилось в среднем по три-четыре церкви. Поражены они были и тем, что местные жители встречали освободителей без особого восторга, а с тревогой. Эта тревога оказалась не напрасной.

В войну 1876-77[120] зa первыми успехами русской армии последовали неудачи, армия отступила, вернулись турки и произвели те зверства, которые вызвали справедливое возмущение гуманного человечества. В великолепном романе Верфеля «40 дней Муса Дага» дается превосходная картина возникновения страшной попытки геноцида в отношении армян в Первую мировую войну. Руководители турецкого правительства, Энвер, Талаат и др., вовсе не были прирожденными армянофобами. Напротив, до прихода к власти, находясь в эмиграции, в Париже и других местах, они дружили с армянами и другими угнетенными национальностями Турецкой империи. Они мечтали о свободной Турции, где все нации будут равноправными. Может быть, это было с их стороны лицемерием? По-видимому, нет, так как по приходу к власти в результате младотурецкого переворота, они действительно дали равноправие христианским подданным Турции (и вместе с тем призвали их в армию, чего не делали старые правители Турции, ограничивавшие в правах христиан, но не считавшие их, вместе с тем, достойными носить оружие); мало того, они снабдили оружием христианские, прежде всего армянские общины в Турции, чтобы обеспечить армянам возможность самозащиты при возникавших время от времени попытках погромов. Это спрятанное оружие и позволило армянам организовать самозащиту, столь блестяще описанную в романе Верфеля. И значительная часть армян ответила признательностью на получение равноправия, и именно армянские отряды турецкой армии спасли Энвера от русского плена после страшного поражения турок под Сарыкамышем.

Но не все армяне были таковы. Националисты-армяне (Дашнакцутюн) мечтали о возрождении независимого армянского государства из армянских частей России и Турции. Горечь поражения и ненависть к «изменникам» армянам и побудила Энвера и Талаата перейти к новому курсу и, не разбирая правых и неправых, обречь всех армян на депортацию из родных мест и постепенное истребление. Значит, все-таки магометанство виновато? Нет, в том же романе Верфеля приведен, между прочим, замечательный диалог между западноевропейцами и представителями настоящих мусульман, решительных противников всей политики Энвера, в том числе и попытки геноцида. «Какие зверства производят ваши магометане», – обращается западный европеец. «Так какие же Энвер и Талаат магометане? Они ваши воспитанники, получившие образование и воспитание в Париже и других прогрессивных центрах Европы». Мы знаем, что одним из актов младотурецкого правительства был акт о внешней европеизации – запрещение носить старинный головной убор турок: феску. И характерным для новой Турции является отказ от религиозного обоснования государства.

Взамен этого появилось чисто этатистское обоснование. По конституции Турецкой республики турком считается всякий человек, родившийся на территории Турции (если только он не является потомком иностранца), независимо от религии и национальности. На территории Турции и других государств возникло много новых государств с преимущественно магометанским населением, но с весьма различной идеологией: есть чисто исламистские государства на религиозной основе: Пакистан, Саудовская Аравия, Йемен, Марокко. Есть чисто этатистское: Турция. В качестве государства с национальным (скорее нацистским) характером можно назвать Египет, называющий себя Объединенной Арабской Республикой, хотя настоящая ОАР – объединение Египта и Сирии – существовала лишь очень короткое время. Среди многочисленных пандвижений: панславизм (наиболее успешное), пангерманизм, панроманизм (мыслимый, но, кажется, вообще не существующий) панарабизм, пантюркизм, панмонголизм, панисламизм – наиболее наступательный характер в настоящее время обнаруживает не панисламизм, а панарабизм и панмонголизм (желтая опасность). Наиболее кошмарные черты показал пангерманизм в лице гитлеризма.

Сравнивая таким образом исламские государства с иными, мы видим при беспристрастном рассмотрении, что в своих преступлениях исламские государства не хуже гяуров, а во многих отношениях лучше. Почему же тогда все решительно исламские цивилизации впали в ничтожество даже тогда, когда не было внешних причин, а христианские имели разнообразную судьбу, но многие дали блестящую цивилизацию, не показывающую признаков упадка, а иудеи сохранили высокую культурную традицию, невзирая на исключительно неблагоприятную историю евреев?

Посмотрим, какими общими чертами характеризуются все исламские государства? Сначала – период блестящего расцвета: «просвещенный абсолютизм» калифов, покровительствующих наукам и искусствам, большая религиозная и национальная терпимость. Потом «просвещенный абсолютизм» сменяется непросвещенным, но могущественным деспотизмом. Лозунг «я раб, но раб царя вселенной» примиряет подданных с их жалкой политической ролью. Непросвещенный деспотизм, как всякий подобного рода деспотизм, хотя и ограничен цареубийством (прекрасное выражение мадам де Сталь[121]), широко практиковавшимся в магометанских странах, сохраняет устойчивость в силу «классовой верности» класса эксплуататоров, не дающих «изменников», переходящих на сторону эксплуатируемого народа и могущих обновить устарелый социальный строй, как это постоянно происходило в христианских государствах. Марксисткое выражение «вся история человечества есть история классовой борьбы» справедливо для всех государств, развивших централизованный деспотизм, приводящий неизбежно к упадку. Позиция «класс против класса»